В ночном клубе "Черная вдова" накануне Дня святого Валентина поэт читал поэта. Авангардист - классика. Живой - живого. Зрители-эстеты и зрители случайные одинаково радовались неожиданной премьере и дебюту трех исполнителей.

Черный интерьер ночного клуба, угол вместо традиционной сцены, камерность, при которой видно черты лица и слышно без микрофонов, все это как нельзя кстати пришлось для премьеры - музыкально-поэтического вечера, который в пригласительном билете назван был не совсем привычным перевертышем: поэтико-музыкальный. Не совсем понятным было и соединение названия-строчки народной песни "И одна во поле дороженька..." с профилем Пушкина. Не совсем "вязался" Пушкин с ночным клубом... Но все вопросы были сняты спектаклем. Именно так хочется называть первый показ своих замыслов тремя исполнителями, потому что стройность замысла, оригинальность и органика конструкции текстов и музыки была не номерной последовательностью, а своеобразной тайной гармонической точности, заключавшейся во взаимопроникновении слова и пения, голоса и инструмента. В кресле сидит читающий Пушкина, на затемненном втором плане - она, поющая ассоциативный контекст жизни, из которого растут стихи и в который замыкается их течение, сбоку за синтезатором автор и исполнитель музыки по мотивам стихов Пушкина.

Наверное, не случайно встречаются разные, не совпадающие по судьбе и жизненным обстоятельствам люди, если их поиски образуют сферу духовно-душевного азарта, протяжения "чужого". Так и три разных автора описываемой премьеры образовали созвездие, видимо, не зря и, похоже, не на раз.

Игорь Лощилов читал Пушкина. То, что этот ученый-филолог, занимающийся обэриутами, написавший монографию о Заболоцком, - поэт, известно давно и многим: два его сборника разошлись в момент и, вероятно, уже требуют переиздания. То, как Лощилов читает свои стихи, вызывало удивление и восхищение на поэтических вечерах в Картинной галерее и уже образовало круг поклонников свободно балующегося своим словом поэта-игрока. Студенты и гимназисты некоторых школ, несомненно, испытывают удовольствие от лекций такого преподавателя-художника. Но в этом опыте - задача особая особо была решена: Лощилов не актерствовал, его чтение было весьма далеким от того, как декламируют профессиональные чтецы. Напротив, филологическая глубинность понимания текста образовала способ существования, при котором закон для себя созданный и обусловил самостояние чтеца: спокойная, философическая повествовательность сменялась взрывной энергией ритмического скандирования смысла, звукопись выпуклых, прочерченных чтецом аллитераций как будто заново открывала давно знакомые строки, сдержанная манера как бы зажатых ртом слов чередовалась с каскадом экспрессивного словоизвержения. Словом, мудрый, зрелый, безыскусный образ "Лощилов-Пушкин" безызъянен естественностью и правдивостью самовыражения. "Евгений Онегин", "Осень", "Полтава", "Зорю бьют" - строки, мысли, новые старые смыслы, живое мышление двух интеллектуально-чувственных начал.

Марина Сергеева - певица. До встречи с Игорем Лощиловым у нее были прекрасные программы народных и авторских песен, но именно в этом дуэте раскрылось ее своеобразное дарование. Хрупкая, изящная, красивая фигурой и языком тела в песне, Сергеева ваяла на себя и этом спектакле функцию второго (другого) "я", некой души-музы - служанки и вдохновительницы, высокой и простой, горестной и счастливой, пропускающей через себя смыслы слова, но на другом языке выражающей адекватность и связанность. Лирическая тайноголосие женской крестьянской песни, духовное песнопение, балаганность Новеллы Матвеевой, цыганская лирика - все это странным образом было из пушкинского мира. Красивый голос, но главное - ни на кого не похожая интонация, перепады тона синхроном пластическому рисунку современного носителя представлений о Пушкине.

Александр Крамер вплетался в диалог слово-вокал объемами своих музыкальных фантазий. Электронная музыка в сочетании с живым голосом да еще в маленьком пространстве сцены-зала, как ни парадоксально, не отслаивалась в отдельное средство выражения, напротив, усиливала "тройное" прочтение Пушкина. Клавиатура "Ямахи" то лукавыми штрихами врывалась в ход сюжета, то поднимала его до симфонического многоголосия темы, то аккомпанировала пению, то подхватывала полифонию пушкинского отрывка. Композитор и пианист обогатил структуру повествования о Пушкине пушкинским текстом сложной и невербализуемой толщей звучания: здесь прочитывались храмовое величие и плачущий голос-стон, бурное нагромождение эпических событий и нега тихого захолустья души. Очень важным знаком спектакля стал финал, когда Игорь Лощилов стал жонглировать тремя мячиками, Марина Сергеева, пританцовывая, включилась в ритм его шутовства, а Александр Крамер акцентировал ритм заключительной сцены "смешком" триолей, разбросанных произвольно по ходу "номера" прощания со зрителями. Снятие всех и всяческих претензий, истины в каких бы то ни было сценических инстанциях, обозначение мира людей конца XX века, вбирающих Пушкина через культурный спектр серебряного века, генетической иронии в адрес фальши тоталитарного общества, постмодернизма, свобода интерпретации и самовыражения, небоязнь стандартных измерений "пушкин-ское-непушкинское" - все это сделало спектакль новой (по самому точному смысловому признаку бродячей), вольной труппы из трех талантливых людей событием не только пушкинианы, но и событием свободного художественного духа, не терпящего заказа, присмотра, поучения и программирования. А что может быть ближе к Пушкину?

В замыслах представленных нами художников новая программа по стихам Вагинова. Но, думаю, что и бытие пушкинского спектакля, на сценах ли ночных клубов или благопристойных высоких помостов, еще найдет своих многочисленных собеседников.

фото Н.Прико