*  *  *

Утром приходит кот,
танцует на пять восьмых:
та-та тра-та-та,
та-та тра-та-та,
ухмыляется.

За окном вертолет
громыхает на пять восьмых:
тра-та-та-та-та,
тра-та-та-та-та
и пролетает над крышей медленно.

Утро тихое, кофе на плите,
Кот мяучит на мироздание -
Философские размышления,
Настоящая сицилиана.

та-та тра-та-та,
та-та тра-та-та,
нитка белая, нитка красная
перекладывается
желтой, синей и фиолетовой
скрипкой голосом
кукиш с маслицем
кофе с сахаром
та-та, тра-та-та
та-та, тра-та-та...

А потом Иоганн Себастьян Бах
прерывается
отвлекается
на синкопу...
(2020)

*  *  *

Он велит называть себя "Мичман Эн".
По утрам, когда солнце скользит вдоль крашеных стен,
на рабочем столе освещается пресс-папье: голова урода.
Мичман Эн точно знает, что такое "песья порода".

Каждое третье утро он делает выписки -
в синий блокнот: Фридман, Адам Смит, Токвиль,
Киссинджер, Хайек, Мао;
в желтый блокнот: Клаузевиц, Гендель, Сун Цзы;
в зеленый блокнот: Канеман, Пинкер, Леонтьев, Бандура.
Раз в неделю (белый блокнот в линейку): Сенека или Бердяев.
Раз в две недели (на отдельных листках): Краутхаймер, Фрид.
Раз в восемнадцать дней - Дарвин или Тейяр де Шарден.
Раз в двадцать восемь дней он открывает томик
Нэша, фон Неймана, Хокинга или "Бардо тходол"
и закрывает немедля.

Поработав каждый раз ровно без трех с половиной минут час,
он подписывает приказ или, когда захочет, указ:
о налогах, маневрах, арестах или издании классиков -
смотря по тому, откуда делались выписки. Самому ему
куда интереснее "Табель о рангах чинов
воинских, статских или придворных" - он читает его
каждую ночь по двенадцать минут, отходя ко сну.

Раз в полгода он открывает синий блокнот
и ровно на час и десять минут удаляется от забот:
"Я вас любил", "скрывайся и таи", - переписывает в блокнот.
Потом он очень не сразу - возраст - встает,
открывает окно
и пробует сложить канцону или элегию - но

элегический текст плохо ложится на
мировую войну номер один, два или три - она
то ли будет, то ли черт его знает, мэн, слышь, я не менеджер по продажам,
я ни дня не работал тайным агентом для трудового стажа
не, ну прикольно же видеть что начальник соседней страны идиот
а другой соседней страны дебил и вообще тайный сексот
ты только прикинь, мэн, какая крутая будет у нас работа
натравить идиота на дебила и дебила на идиота

он начал эту войну это третья мировая война
он сидит курит бабмбук и теперь всех посылает на
он начал эту войну и теперь всех посылает на
на
на

"...Собственно (поправляет очки) коллеги, это такая игра.
Не то чтобы прямо всевластье (поправляет кольцо). Когда приходит пора,
наступает время простых ответов: нет или да. Тогда
и только тогда - практический смысл, коллеги - мы видим, как
исчезает мир".

Он одергивает сильно потертый пиджак.
Он встает с колен. Закрывает дверь и идет покупать кефир.
(2018)

*  *  *

РАЁК

"На излете Века Просвещения
Мы устали до изнеможения".
- Как это, мой дорогой Холмс?
- Спать надо хоть иногда, Ватсон.

Как у офисных у врат
ходит Ваня-Коловрат,
эх, пехота-простота
охраняет ворота
от директора Ивана Алексеича,
от бухгалтера Татьяны Ярославичны.

Год здесь считается за полтора
или за три, зависит от степени одичания
в третьем семестре. Практику сдать на "пять"
И завалиться спать.

Гранд-ефрейтор Иван Петухов
выпил водки, включил патефон.
В патефоне - усталый Онегин.
Ночь темна, и Онегин поет,
подпевает Онегину кот,
и свернулась за ухом кота
несказанная красота.

Гранд-ефрейтор разложил самокат,
а хотел разложить - самолет.
Гранд-ефрейтору пора в магазин,
в магазине полковница ждет,
как придет к ней гранд-ефрейтор,
а потом седой поручик,
а потом на эроплане
покататься позовут,
а потом из-под крыла,
где полковница легла,
там появится сударик,
угрызающий сухарик.

Эх ты, удаль корабля -
песня грянет издаля.

Ой поет сударик громко
и разборчиво:
то ли "Машку-перепелку-ать-два"
то ли "сяду на березку погляжу",
то ли вовсе "янки-дудль
получил расчетный рубль
и налоги заплатил,
и живет спокойно".

Может быть, это просто игра в слова,
написание слова не совпадает с его звучанием,
надо что-то придумать, но болит голова.
Нужно писать слова, только слова -
много -
пока продолжается ночь
и нет ночи окончания.

А потом будет утро.
Еврейтор Иван Петухов
будет по снегу брести,
время сминая в горсти,
на электричку, потом метро -
до следующего солнцестояния
сорок минут пути.
Молча.
И не подойти. Не снизойти.
Не обойти.

- Но... как же это, Холмс?
- А вот так вот, мой дорогой Ватсон.
(2018)

*  *  *

Трижды написанные стихи опубликованы в "Морнинг Кроникл"
на десятой странице. Начинаются словом "карри". Позже - 
цедра лимона, куркума, шафран, двадцать яиц неспешно 
взбить, добавить масла, маисовую муку, обжарить. 
Комочки маиса в масле предложить канарейке: если сразу не сдохнет, 
годится для экзорцизмов, а также смазывания сковородки
для запекания курицы по-английски. Эти трижды написанные стихи
на десятой странице: всего их двенадцать; на последней - 
собака комиссара полиции: это реклама чипсов, которые можно 
(не бойтесь) употребить с виски "Джим бим", или 
с "Черной лошадью", ее, что ли, употребляют шпионы...
"Карри - это огонь, зачеркнуто, небо, степь, караван, зачеркнуто
дважды" - конец цитаты. Географически это бред. Климатически - 
начало весны, но в целом - ужин Айвена Эф Беллью, психиатра 
(автор стихов - не он, потому что степень 
доктора медицины, говорит он, покусывая сигару, располагает...
ну то есть, предполагает, тьфу на вас с вашей французской латынью).
К слову о канарейке: стихи в девяти частях. 
Это что-то, скорее всего означает, но взгляд 
вязнет во всех этих бесконечных "бля" через слово (к лешему! кто это 
"трижды написанное" напечатал?!) мясо 
обвалять в куркуме и на малом огне сжечь, запах 
собрать в тонкостенный сосуд голубого стекла, запечатать глиной и
обмазать кровью жертвенного цыпленка. В случае изгнания бесов -
разбивать о голову потерпевшего. То есть носителя. После чего 
медленно отварить килограмм говядины и съесть
с пучком молодой моркови, корицей и помидорами. Кефир неуместен,
пить только зеленый чай, если демон индейский, черный чай - если 
славянский, кумыс для индийского гостя, для скандинавов 
(что вы, полковник, какое пиво!) только живой огонь... в смысле, вода. 
Канарейке тоже хочется пить, хоть иногда, а ей 
эти ваши юнцы наливают портвейн, водку, клюкву на коньяке - 
и требуют песен о славном прошлом! Трижды написанные стихи 
опубликованы в "Морнинг Кроникл" на десятой странице. Начинаются 
словом "карри", без вариантов, апельсины, триста двенадцать грамм 
мяса ягненка (пайка), семь минут слушаем Баха, девять - стихи 
о великом походе, в этот момент предписано двадцать грамм масла 
намазать на хлеб и посвятить Тому, Которого Нет (сказки народов мира,
издание стереотипное, страница триста тринадцать, перед этим -
сказка про бешбармак, после - простой рацион водяного, кто они - я не знаю,
 полковник, вот как на духу - не знаю!) Рыбу - речного окуня, 
карпа, возможен также сазан, лещ - очистить, внутренности и глаза 
сохранить в базиликовом масле, поставив на холод, - а затем белое 
мясо снять, хорошенько прожарить и можно есть, темное на открытом огне
 обуглить, смешать с глазами, маслом и внутренностями; спустя 
лунный месяц и один день под увертюру из оперы Верди (любую, но 
лучше "Троянцы") выйти из дома, обойти дом трижды и, найдя подходящий бочаг, 
выманить водяного. Тогда ему 
можно задать вопрос; лучшим считается тот, который задал 
профессор Майбах: кто я? (к слову, полковник, как историк историку, 
в девяносто один год профессор - унтершарфюрер СС - это как, нормально?)
Обычно у водяного спрашивают: когда же вернется кофе? сколько 
унций яблочного крахмала на ведро воды необходимо для 
пудинга "чиу", и почему подольское масло лучше польского и 
прочую ерунду вроде курицы по-английски. Можно спросить еще
про трижды написанные стихи: он про них все равно не знает, 
поэтому не ответит. Почему не ответит? а вы читали, буквально вчера, 
про шеф-повара, он был закормлен насмерть где-то под Нарвой - ему 
водяной ответил, так его - об этом писали в "Кроникл" - привязали 
к священному дереву гри, обмазали козьими сливками, обсыпали солью, прованскими 
травами - и только тогда инквизитор рангом не менее третьего 
его начал кормить орехами на манер фуа-гра, дабы вытеснить дух, понимаете, 
даже возможность сопротивления духа телу. Вот такая петрушка, 
укроп, базилик, кинза. Канарейка уже на последнем круге,
у нее не хватает песен о главном. Инквизиция ходит кругами, а я...
Простите, полковник, но я не хочу в гестапо.
(2017)

*  *  *

Только и остается принять на веру, что это сон: 
Ливорно или Неаполь, кажется, был влюблен,
только не помню в кого. Настроение 
пятый раз  за последний час изменяется, память 
сплетает нить звуков, фраз: "прошедшего не изменить, 
да и не надо, мессер, подумайте лучше о бабах, что ли..." 
Где-то, посреди времени, в чистом поле стоит верблюд
и икает. Справа стоит комод, из комода в ужасе когти рвет кот, 
на комоде стоит патефон
и рыдает. Неверный тон взявший певец сбивается
с ритма, такта, этики и морали. "Кажется, джентльмены,
нам слегка недодали", - Свифт ухмыляется, Гендель 
вытряхивает последнюю каплю из пузатой бутылки в бокал с цикутой.
Капля летит, жужжа, и разбивается. 
Вдребезги. С хрустом. Чуть дыша, 
ноту "ля" гобоист подвешивает над залом. Еще бы чуть тише, но 
время на мгновение встало, и если бы понеслось, - а так вот: 
кардиограммой скрипит гавот в эрмитажном театре; 
выползает на лед Зимней канавки, поднимается, падает: "Вот 
ключ от потаенной двери в саду, там лестница". В этот момент 
лед, на свою беду, крепче бетона, пластичней стали. 
"Сударыня (боже, какой фальцет!) если бы нас 
в этот момент ..." - "Чертовы времена настали", - бурчит 
замерзающий городовой
и проходит мимо. 
(2017)

*  *  *

Полковник, парадоксов друг, хватает альт,
за скрипку тощий контрразведчик 
вцепился потной дланью и, 
расправив флейту, 
под окном мадам Зизи восстановился
коллежский секретарь Полухин.
А часом ранее, в саду, за преферансом, некто
испив шестую коньяку, воскликнул: Господа,
Нам на хватает этой... ик! культуры!
Я вас прошу... Нет, требую! Из Канта 
нам что-нибудь сыграйте
на флейте! 
- Нет уж, лучше спойте! 
- Транс-цен-ден-тального желаю! - Нет, романс!
- Но это же...позвольте! - Не позволю! 
- Он не писал стихов! 
- Желаю про любовь!
- Ну как же вы не можете, корнет!
у вас же этот... университет! 
я умоляю, умоляю, спойте!
- Философического! - Нет! 
- Нет, на спор! - Коньяку!
- Полковник может. Ставлю двести.
- Я против контрразведки: сто. Полухин? на тебя
сейчас поставлю триста. Ваша светлость? 
- Пас. 
- Мой козлетон, мадам, сосвсем уже не тот,
к тому же пьян я, как последний нищий...
- Из Канта нам чего-нибудь!
И тут (как водится, внезапно) раздался 
выстрел. Всё споткнулось 
и встало. 
А потом, 
убрав за пазуху свой кольт, жандармский подпоручик 
достал откуда-то свирель,
сыграл два такта
и растаял в небе.
(2017)

*  *  *

Кадетский корпус. У Штифельмана. В тени фонтана
сидели двое и пили пиво. Второй с наганом.
"Мосье Маргулис, я к вам имею сказать два слова".
На биллиарде. В тени Фанкони. На фаэтоне,
в ландо, в карете, но можно в дрожках: театр уж блещет.
Рупь тридцать кресло, червонец - ложа. Потом направо. 
За три червонца поеду в мягком до Петербурга.
"Мосье, скажите, вы шо, хотели уйти с товаром?"
На рупь три драхмы. В бельгийских франках. Бега и скачки. 
"Я извиняюсь, какие деньги, я шо вам, Бродский?"
Там венеролог, Давид Пергамент, красив и знатен.
На патефоне, забытый всеми, хрипит Шаляпин.
Летит окурок, плывет шаланда, И ветер свищет.
И ветер свищет. Плывет шаланда.
Такое дело.
(2016)

*  *  *

О.Г.

Дважды два - пять, а не четыре:
кто-то знал, кто-то шпоры стырил,
сочинил песню на удачу,
да еще горстку рифм "на сдачу".

Дважды два: запираем двери!
Дважды два: кто ж тебе поверит,
что всегда быть могло иначе -
надо ж так упростить задачу.

Дважды сто (исподволь, без спроса,) 
дважды ночь. Никаких вопросов.
Там, во тьме, медленно, по кругу
ходит кот - караулит вьюгу...
(2016)

*  *  *

Десять слов за четыреста лет. Пусть не десять ровно,
пусть двенадцать-пятнадцать, слов, четыреста на 12 - 
тридцать три, запятая, три-три-три-три-три-три-три-три
Фауст щелкает зубом. Из кувшина доносится: "Эх,
мне б ятаган булатный, маузер или чем там в людей стреляют",
Щелкают ножницы. Скотчем заклеивая посуду, стекла, отчки,
Фауст щелкает зубом. Ворон щелкает клювом. Наполеон 
Бонапарт - коленом, в такт, на три четверти, с третьей нечетной
доли - тоже, щелкает. На манеже опилки, гвозди, подковы.
Два или три учебника вольтижировки. В галерее напротив 
двое слагают зверя. Меритердье разбирает кларнет... Hola!
Девять длинных ножей встали кругом, надвинули шляпы,
плачь, Эскамильо! тридцать четыре больше не делится на двенадцать!
Плач взлетает над городом 
- и наступает тьма.
Щелкает что-то во тьме. "Это все глупости", - говорит
хриплый голос за стойкой, рядом с бутылкой виски. Щелкает,
становясь на взвод, верный кольт Джона, стрелявшего в пианиста
десять минут назад. Тридцать три, запятая, умножено на 12,
Фауст бродит во тьме, ищет Брута, пианист играет Шуберта Джону, 
ворон летит во тьме, недвижим, неподвижен. Ножницы щелкают,
разрезая время, наискось, на двенадцать частей, щелкает 
хлыст, свивая пространство, будильник щелкает в тишине,
лязгает: тридцать три, тридцать три, тридцать три, запятая,
десять слов за четыреста лет. В галерее напротив 
мышь скребется. Меритердье собирает кларнет, слюнявит трость:
"Танго, месье? Неужели в такое время можно играть танго?"
Щелкает верный кольт: "Извини, дружок, я заказывал блюз, постой-ка,
я же тебя пристрелил третьего дня". Девять финских ножей
стали кругом, гитары звенят, 
и восходит луна, и взлетают стрекозы.
(2012)

*  *  *

Генерал, ваше святейшество, сэр, позвольте заметить,
что с пятым криком совы наступило лето. В этих широтах 
слишком мало воздуха и слишком много дождя, - патроны 
ржавеют, кетчуп густой настолько, что напоминает замазку. 
Присланный вами в прошлом месяце прокуратор повсюду
видит измену или как минимум ересь. Позвольте заметить, сэр,
это был ваш приказ - про крики совы, - где я возьму сову 
в этом проклятом всеми богами городе? Здесь нет вообще ничего - 
разве что шоколад в серой обертке приносят к воротам волхвы. Когда 
с третьим криком совы наступала зима, капрал Уголино 
выбросился из окна на скалы, теперь у нас нет никого, кто 
умел бы считать хотя бы до двадцати. Сумасшествие, сэр,
ужасная штука. Нам не нравится здесь. Песни кончились. Хлеб
на треть состоит из пыли, вместо закваски - кровь
последнего голубя, про запас в каземате содержатся чайка
и ворон. Осенью, на втором крике, остановились часы
у ефрейтора Муциуса Клементе, а солнечные за отсутствием
солнца запретил прокуратор. Сэр, генерал, этот город 
стоит на море, но последний рыбак уехал четыреста лет назад.
Лейтенант Джабир-ибн-Хайям пытался выманить рыбу из моря
баснями Лафонтена, и представьте ему удалось пять рыб
поделить на семьдесят ртов, включая канцелярию Ланселота.
Волхвы сводят меня с ума. Но у нас, генерал, есть скворец,
он свистит по ночам буги-вуги. Здесь, позвольте быть 
откровенным, нет никого, кроме заспанной саламандры,
она у нас каптенармус. Ваше высочество, завтра 
вы уедете. Мы останемся, мы всегда остаемся, здесь
или там, завтра или спустя столетие после дождя, после первого 
винограда, после пришедшей из ниоткуда песни, после
стакана жженого кофе. Генерал, я хотел бы сказать пароль
на случай, если вы после первого крика совы проснетесь.
Вы увидите женщин, представьте себе, генерал. С ними будут
тигр и сверчок. Уезжайте. Вам нечего делать здесь. 
Генерал, ваша милость, ваше святейшество, сэр, 
позвольте сказать, что уже практически наступило лето...
(2012)

*  *  *

"Юлиус фон Ангерран цу Штайн избавился от невинности 
на Авенида Пасеа, жасмином и перцем благоухающей! В Дублин 
безумцев свозит сын Пандиона - читайте на третьей странице"... - "Боже,
думает Старый Томас (перья, нож, карандаш и поверхность
стола - в идеальном порядке), - что за ужасный слог
в этих газетах"... - умбра вместо чернил (третьего тона), 
пергамент, таблица (четвертое слово "глупость"). Томас
пишет письмо Джону по прозвищу Стриж: "Друг мой, в августе 
нас ожидает известный тебе сэр Френсис (для друзей 
просто Фрэнк). Он играет недурно в покер, по праздникам 
в домино; гроссмейстер, сам претендент на шахматную корону 
Фрэнку зевнул ладью, - вчера, в третьем часу пополудни", -
аккуратная точка над "и", запятая, капля смолы, абзац. 
Запах соли. Чарли 4-й замер, чтоб не спугнуть карандаш:
полдюжины столиков на двоих, лестница, четыре окна, дверь;
кофе, пирожные, даже коньяк (десять шиллингов, между прочим),
стены расписаны охрой. В окно старой кофейни видны 
пристань, шпиль церкви в ладонях у ветра, таверна напротив.
У окна в таверне сидит Джон по прозвищу Стриж, небрит, 
листает регистр Ллойда. Полное имя Джона знает только лишь
синьор Сальваторе (при встрече он спросит: почем нынче 
лосось в 26 фунтов, ответ: сорок шиллингов). Слева за дверью 
играет танго на скрипке Джон - королевский шут. Ему тоже, 
кажется, холодно. "Моцарта нам!" - восклицает в зале 
голос месье Эдуарда (рыжий, высокий, шпага, одет просто, 
но дорого). "Шиллинг на пять!" - "Поддерживаю". "Джонни, 
сыграй нам "Любовь бедняка"! - восклицает шкипер у стойки 
(грог, виски, пиво, приличный крен на корму). Джон играет.
Тем временем Старый Томас заканчивает письмо: "Джонни, 
мой стриж, запомни: зеленую книгу Ллойда до половины прочти;
называется "Сальвадера", идет с грузом золота в Трою. 
Отчеркни ногтем, книгу оставь на столе, затем
уходи на южный причал и исчезай, как сможешь". 
Скоро полночь, в кофейне напротив Чарли 4-й рисует по памяти 
дом где-то в Сорренто; поднимаясь по лестнице, Джонни-скрипач
наигрывает на мандолине вальс, внизу матросы танцуют джигу.
(2012)

*  *  *

На дворе июль, а в горле простуда.
Где-то очень тихо песня поется.
И над раковиной, полной посуды,
одинокая дрозофила вьется...
(2007)

*  *  *

Мадам читала древние стихи
с усмешкой, говорившей, что она
отдаться первому готова эрудиту,
кто автора припомнит...
(2005)

*  *  *

Intermezzo

C'est une chanson qui nous ressemble...
(Jacques Prevert)

Ночь спустилась на город тихо, как
строчка письма. Немногочисленный гость
в углу, со стаканом. Грезит о чуде, ибо
чудо свершилось. Рядом в углу гора
старых журналов, мятые простыни, мебель.
Все это, в сущности, только сознание, но
без сознания скучно. Гость со стаканом
кружится, и - развеваются космы плаща
над площадью Этуаль.

Ночь снизошла на Париж, на Рим, спят уже
люди и мыши. Седой полицейский на
велосипеде грезит, где-то за парком огни
догорают, ветер щекочет газеты
на тротуаре. Я уже не один в постели, мне
и тепло и холодно; на шерстяном одеяле
кот и сова в объятьях зимы. Странно
видеть все это; воображение слепо
плетет паутину; стена, огни на реке, дым
стекает дождем по стенам. Кто бы
сказал звезде на обложке рекламной
газеты: холодно, грустно, сестренка. Мне
когда-то хотелось выпить пива - в той
или этой жизни, с комиссаром Дюпё или
без него, в кабачке, на пристани или даже
на площади Этуаль.

Листья парят паутинками над
синей, багряной, белой 
Испанией; там продают вино - малагу -
в глиняных кружках с рисунками, или даже
амонтильядо - в роскошных бутылках с
рыцарем на этикетке. Выпить такое вино
с тореадром Хосе де Маррага-и-
Эспиноса в трактире у цирка Альи дей
Пикколо в Риме. Фонтаны и голуби в небе.
Тихо на площади. Тихо везде, даже
хиппи коньяк пьет и ноги свесил в фонтан 

на площади Этуаль...

(2003)

*  *  *

Ты говорила, что время сметает все
Преграды и расстояния - и я, как ни странно, поверил.
Ты говорила это, нервными пальцами сжав
Папироску "Кэмэл", Мэри, Мэри Мак-Гленн.
Из Шотландии дикой…

Мэри Мак-Гленн, я был, сказать правду, влюблен,
Чуть-чуть, и этого мне хватало; ты же хотела больше,
Всего меня без остатка. Теперь пути к отступленью нет,
Говорила ты, нервными пальцами вертя
Папироску, о, Мэри Мак-Гленн из Шотландии,
Ты родилась в горах - ты жива еще до сих пор,
Как странно.

Пути к отступленью нет, но скажи, Мэри, с кем мы воюем?
Куда, против кого наступаем и главное объясни, зачем
Воевать? Ты говорила, любовь - это, примерно,
Трагедия, боль и песок, война - и останется только один -
Тот, кого ты полюбишь, и более никого
На целой земле - тебе и того довольно.

Боль и песок, кровь и отчаянье, - Мэри, это, я говорил тебе,
Мелодрама. Глупость. Шекспир и прочее в духе покойного
Принца фон Гамлета; именно "фон", он из старинной
Семьи - саксонцы не приняли фюрера, но служили ему,
Странно, не так ли! Они, говорят, служили судьбе, Мэри.
Ты о любви говоришь, говоришь, и только.

Мне недостаточно определений, метафор, 
Интерлюдий, хоралов. Смеха
Ради я поднимаю "шмайссер", дуло смотрит
Тебе в лицо. Еще какая потеха -
Напугать Мэри Мак-Гленн! А потом
Пиво в огромных кружках с орлами,
Троекратно "зиг хайль", и ты, Мэри, ты -
Садишься рядышком с лейтенантом СС
И гладишь ему промежность.

Мне без разницы - кирха, костел, синагога, 
православный храм, кришнаиты, "белые братья".
Хочется выпить, но там, где тебя не видно -
Где как не в храме? Что же мы пили тогда,
30-го октября тысяча девятьсот 
сорок третьего года?

Что же мы пили тогда, подскажи, Мэри? Не до слов тебе
Было тогда. Губы твои искали 
Снег на ладонях? Ветер? Библию? 
Время? 

Сейчас, столько лет спустя,  я смотрю на твое, 
Мэри Мак-Гленн, изображение -
Вспоминаю нервные пальцы, белую скатерть, поднос, яблоки, и -
Брошенное тобой: "как мне хотелось
Просто и тихо жить - одной или с кем-то, ты понимаешь,
В сущности, это неважно с кем, главное, чтоб было тихо"…
(2001)

*  *  *

Несложно предсказать полет
орла уснувшего иль тигра, отдохнуть
присевшего на ветку
сирени или яблони. Но где же, спросишь ты,
любовь гнездится? На скале,
на острове печальном,
иль - вдалеке, где чайки над обрывом
кружатся? Может быть, а может
и не быть. Разочарованный,
стоит, согнувшись Фауст у колодца
и просит пить. В колодце не вода -
но - самогон. Наш Фауст трезвенник,
увы, так получилось.

Наш путешественник влюблен. Увы,
влюблен без памяти в гречанку молодую, и -
дарит ей венки из нежных роз
и лилий пламенных. Она же - ни в какую
не хочет. Он же - перебросив аксельбант
на спину, гордо произносит речь.
Она стоит, пьет пиво, улыбаясь
чему-то интимному. Он,
задором пламенным пьянен, кидает наземь
штаны, рубашку, дергает завязки
и падает. Роняет на себя
богиню страстную. 
Дальнейшее - молчанье

со стороны рассказчика. Продолжим о другом.

Итак, наш граф, повеса, дуэлянт и
шут в приличном обществе, прельстясь -
нет, не дублонами - добычей боевою,
купил газету. Прочитав до дыр,
нашел в разделе новостей фамилию. Затем
купил две шпаги. Наточил,
узнал в горсправке адрес, телефон
и вот - поехал. Драться. На дуэли.

В то время, как  наш граф
со шпагою сидел
в троллейбусе, богиня отдыхала.
Наш путешественник курил
сигару славную и думал о прекрасном,
конечно, если б в силах был еще
о чем-то думать... Вдруг -
звонок: "Алло? Да, я. Здорово, Фауст.
Что? А! Портвейн? Нет, я не буду.
Да, пас... Прости, я не один. Пока-пока". Звонок!

Он вышел отворить. Вернулся
какой-то бледный, нервный, отвлеченный.
Представил: "Граф NN. Простите дорогая,
но... нам пора. Вернусь? Быть может, да".
Накинул плащ и вышел, на ходу
презерватив снимая... Шпагу он,
как знак фаллический, под мышкой заприметил
у графа. Даже две, и удивился очень
архетипичности. Засим была дуэль.

... Графиня молча плакала в саду.

А граф, печально поедал укроп
и сельдерей. Наш друг сидел, разувшись
на грядке с огурцами и жевал -
вернее, жрал - капусту. Доктор Фауст
с бутылочкой "купеческого" сел
поблизости. 

... Он поднял руку. Ногу. Встал. Упал
и снова приподнялся. Понемногу
болело. Преимущественно сзади.

О! Не садись, постой,
на кактус, милый друг!
Мой кактус креслу доброму
никак не уподобишь.
О, милый друг, постой,
постой, не уходи
к подруге молодой,
еще не сжата рожь,
не выпито вино,
в стаканах золотых
еще осталось пиво...
(2000)