Сразу предупреждаю - потрясение чувств и ума вам гарантировано с первого взгляда. Такого мы еще не видели, а если видели - то в репродукциях, - а въяве - это нечто настолько иное, что потрясенный и смущенный ум немедленно интересуется названиями; а узнав - погружается в озадаченное созерцание неведомого дотоле. Названия многоговорящи. Я бы даже сказал, слишком много. И эти "трансформации", "метафизические композиции", серии иллюстраций и впечатлений к музыке и литературе - возбуждают познание, но ничего этому познанию не сообщают. Шемякинская живопись восприятия требует принципиально непривычного - медитативного. Мой совет: встав перед картиной, попробуйте как бы "впитать" ее целиком. "Вобрать в себя" - целостным слепком - и прислушаться к своим чувствам и ощущениям. Ибо Шемякин чувственен, и в чувственности своей поэзия его живописи смущает: нет таких эстетических категорий, аллегорий и символов, которыми можно сколь-нибудь точно определить эту чувственность. Возможно, это и выделяет гения из круга мастеров - способность воздействовать "напрямую", в обход зауми разума. Шемякин - мастер точного, изящного до куртуазности рисунка. Это скорей музыка Стравинского, чем Шнитке; он сам - быть может, более Шагал, чем Босх, - пусть он сам много говорит о дизайне, антураже - о нем самом больше скажет маленькая цитата с его "Балаганчика": "Каждый наш поступок - естьмысленный или психологический танец". Это он и есть Двойной портрет Вацлава Нижинского собственной персоной. Он сам - картавал, более Венеции, чем Петербург. А впрочем, и петербургские его карнавалы вовсе не "достоевские", - но гоголевские, гофмановские в своей иррациональной причудливости. Собственно, была встреча гениев - Игорь Стравинский и Михаил шемякин. 1962 год. Стравинский увез несколько работ молодого мастера за границу. Потом была "выставка такелажников" в Эрмитаже, закрытая уже на третий день. Потом была выставка в Доме ученых (да-да, Новосибирск в 1968-м пригласил молодого и "хулиганистого" выставиться). Три точки на линии жизни. До - было детство, пришедшееся на конец войны. Кенигсберг. Острота чувств. Мир воспринимался возрожденчески, буйством красок, запахов, соединявшими в себе несовместимое, но чувственно неразъединимое - тление и начало жизни. Отсюда именно - его "Кунигсбергские натюрморты" (nature mort - в самом прямом "мертвом" смысле); отсюда же его "Чрево Парижа" - мясники, туши, очень неаппетитный колорит. Тема волнующая - смерть одного дает жизнь другому, - это слова. Чистые смыслы. А полотно чувственно, конкретно, оно способно вбирать запахи... - и Шемякин в этой пристальности чувств уже больее Толстой, чем Достоевский. Этот взгляд его "Петра I" - как бы сквозь мрамор, поросший мхом, - видны лишь сосредоточенные глаза да два пучка приснопамятных усов... И этот же взгляд на его фотопортрете, встречающем нас на входе. Камуфляжная фуражка (отчасти память о возвращении наших пленных из Афганистана, к которому он напрямую причастен), очки с характерными широкими заушинами, шрам на правой щеке от ожога - память о четырех годах почти нищенского существования в Париже. Высланный из СССР в 1971 году, отказавшийся от "золотой клетки" галерейщицы Дины Верни, он, Михаил Шемякин, упрямо шел своим и только своим путем - к "метафизическим трансформациям", быть может, форме живописи XXI века. Его знаменитые чертные папки с репродукциями из Нью-Йоркской мастерской - тоже дань пути Мастера - пути постоянного учения - у великих мастеров (от Матиаса Грюневальда до Брейгеля, Шагала, современных художников), у природы (после "лечения" от "вялотекущей шизофрении" Шемякин год жил "дикой жизнью" в горах Кавказа), у великих иконописцев. Шемякин, как и его любимый Пикассо, работает во всех жанрах - он живописец, акварелист, график, скульптор, теоретик искусства; он работает с В.Рецептером над прочтением Пушкина и резвится в Венеции на картавале с Полуниным и его мим-театром, создавая невиданный дотоле "философский цирк". Он многогранен, необъятен, он - меценат, жертвующий на развитие русского искусства, и он сам "бродяга" - по его выражению, - "несущий флаг русского искусства". "Переосмыслению подлежит", это как эпиграф к его творчеству, как гриф на историчских документах. "В глаза бы вам взглянуть из-за картины" (Вл.Высоцкий). Переосмысливается шагаловский "Скрипач на крыше" - и скрипка имеет форму черепа, и эсэсовская символика на собачьей морде, и печи (Освенцим?) - все понятно, и в этой проговоренной, прочувствованной понятности есть чувственная жуть - быть может, от конечной непостижимости самого существования человека на этой странной земле. Неоновые росчерки "Курильщика", немыслимая динамика "Сеула" (олимпийского); переосмысленные запахи орхидей из "трансформаций ботанических гравюр". Анаморфоз (искажение пропорций) сродни "неспецифическим искажениям телесного образа" в трансперсональной психологии С.Грофа, так же немыслимо глубинное, такое же завораживающее. "Дьявольская лаборатория" выворачивается наизнанку - и предстает в конечном итоге переосмыслением самого себя, пусть даже через "метафизическую урку" или портрет любимого Игоря Стравинского из серии к его балетам. Пятьдесят литографий, как слепок творчества. Они присланы самим Михаилом Шемякиным сюда, в Новосибирск, в память о той, тридцатилетней давности. выставке. И они - как взгляд, целостно и безоценочно впечатанный в себя, как "приглашение к себе", как факт - "путь, истина и жизнь". Copyright © А.Крамер, 1998.
|