Фойе Камерного зала филармонии напоминало платформу метро: ожидающие открытия дверей люди, над которыми плоский экран телевизора что-то показывал. Музыка, доносящаяся от экрана. В кадре определенно двигается что-то пятнистое. Пятно, при внимательном рассмотрении оказалось огромным бликом виолончели, на которой играл маэстро Марк Дробинский.

Двери открываются.

«Виолончель — наиболее человечный из всех инструментов. От скрипки она отличается именно своей более глубокой человечностью, своей обнаженной чувственностью; виолончель — это такой же печальный и скорбный грешник, как и сам человек. Можно считать скрипку наиболее романтичным, наиболее деликатным, наиболее важным из всех инструментов, но она способна стать и лицемерной, соблазнительной, пристрастной. Виолончель не может: у нее откровенная, честная натура… Она всегда — верный друг, она может заставить вас впасть в меланхолию, но она остается всегда с вами и никогда не убегает прочь».
(Федерико Феллини. «Путешествие в оркестр»)

Фестиваль «Мир виолончели» начался буднично: обычный, плановый абонементный концерт квартета «Филармоника». Имя талантливого питерского виолончелиста Сергея Словачевского полный зал не собрало, во вступительном слове Владимир Калужский порассуждал (не настаивая на своей точке зрения, а, скорее, отталкиваясь от Феллини) о том, что «у каждого инструмента свой образ, свой мир… и даже люди, играющие на этих инструментах, разные, потому что инструмент формирует исполнителя». Так, например, исполнителю на треугольнике свойственна меланхолия, а исполнителю на арфе — романтическая таинственность. Что же до струнного квартета (и его участницы-виолончели, инструмента с универсальным голосом), то В. Калужский особо отметил важность того, что «виолончелист, когда играет, как бы обнимает инструмент всем телом» (эта мысль сквозной линией звучала и во вступительном слове к следующему концерту, но — обо всем по порядку).

В программе первого вечера заявлены были: сольные сонаты венгерского композитора Золтана Кодаи и американца Джорджа Крамба (сочиненные, соответственно, в 1915 и 1955 годах), а также до-мажорный квинтет Франца Шуберта с двумя виолончелями. Из Сонаты З. Кодаи исполнялась лишь первая часть, трехчастное произведение Крамба игралось целиком. Никакой помпы. Аккуратная и уверенная игра; четкие жесты, светлый лак инструмента.

Осип Мандельштам как-то сравнил тембр виолончели с горьким, отравленным медом — такова была и музыка венгра Кодаи, написанная во время Первой мировой войны, и музыка американца Крамба, написанная после войны второй. Напряженная мелодика, интонации то вскриков, то невнятного шепота; то вдруг в финале Сонаты Крамба прорываются обломки джазовых мелодий; оборванный волос смычка летал над последними аккордами…

Великий австрийский композитор Йозеф Гайдн называл струнный квартет «беседой четырех достойных собеседников». Вот ведь вопрос повис перед вторым отделением: впишется ли в теплую сыгранную компанию «Филармоники» — двух скрипок, альта и виолончели — еще одна виолончель? Причем — в последнем камерном произведении Франца Шуберта, Квинтете до-мажор, написанном им за два месяца до конца своего земного пути, в произведении, требующем от исполнителей буквально ювелирной точности и сыгранности.

А Квинтет отыграли в целом весьма достойно. Первая часть, в которую то и дело прорываются отголоски Пятой симфонии Бетховена (той, где «судьба стучится в дверь») и чувства, захлестывающие скрипачей, заставляют их танцевать на своих стульях какой-то немыслимый танец; медленная часть, в которой очень сильно проявилась разница тембров: виолончель Сергея Словачевского буквально прорезала музыкальную ткань, выбиваясь из ансамбля; третья часть — скерцо — чуть сюрреалистический вальс-гофманиада с неожиданно медленной, одиноко-пронзительной серединой; и, наконец — финал, где наконец-то (может быть, из-за быстрого темпа) звучание выровнялось, и ансамбль стремительно несся вперед к последней ноте и аплодисментам.

Следующий в серии, концерт Марка Дробинского, состоявшийся в Музыкальной галерее филармонии (что окнами выходит прямо на Красный проспект), удивил и в чем-то приятно поразил. Звучала музыка Баха, три из шести его сольных виолончельных сюит. Марк Дробинский — в черном, полуприкрытые глаза, скупые жесты и очень выразительно играющие брови. Виолончель на сей раз предстала перед нами уже не как кисть живописца или резец скульптора, а как тончайшее перо художника-графика. Это был очень негромкий разговор Баха — из XVIII века с XXI веком как бы «с глазу на глаз», о чем-то очень важном для каждого.

А в конце того вечера, после того, как отзвучали «небесные трубы» (как определил Марк Дробинский аккорды в последней части до-мажорной сюиты), случилось событие, о котором так много говорили: состоялась первая «слушательская конференция» — когда после концерта слушатели могли напрямую задать вопросы арт-директору фестиваля Марку Дробинскому и художественному руководителю филармонии Владимиру Калужскому. Марк Дробинский говорил быстро, очень эмоционально, отвечая на вопросы то по-французски, то по-русски.

— Люблю приезжать в Россию. Здесь музыку творят. Играют, сочиняют… В Петербурге я вот в джазе играл. И публика совсем другая! Во Франции публика очень традиционная, попробуй я там сыграть вот так Баха — был бы скандал! А здесь — свобода, много молодежи, это здорово!

Copyright © А.Крамер, 2005