..."С Паганини начинается для скрипки новая эпоха. Это уже не артист, а волшебник. Никто еще не соединял, в такой высокой степени, силы исполнения с силою создания. Дерзкий и между тем ловкий, величественный и притом тонкий, ученый и часто странный до безрассудства, он посвятил музыке энтузиазм и гений, которые бы и на всяком другом поприще сделали его человеком необыкновенным. Паганини оставил такое живое воспоминание везде, где он был; талант его так часто рассматривали со всех сторон, что напрасно было бы начинать снова его оценку. Все согласны в том, что, если бы его достоинства раздать нескольким человекам, каждый из них попал бы еще в знаменитые музыканты. Кто его однажды видел, тот навсегда помнит эту высокую, худую фигуру, эти длинные, костлявые пальцы, это бледное как бы безумное лицо, редкие седые волосы, падающие по плечам, необъяснимую улыбку, иногда горькую, судорожную, и почти всегда странную. Он нейдет, а как бы ползет по сцене; как будто хилые ноги с трудом поддерживают его туловище. Когда дикий взгляд его пробегал по театру, можно было подумать, что он не музыкант, а преступник, которого выпустили из тюрьмы, или привидение, вызванное из могилы, или безумный, который сорвался с цепи. Но когда утих первый шум, произведенный его появлением, когда оркестр кончил tutti, кикимора делался Аполлоном. До этой минуты, скрипка его висела у боку: тут он ее медленно поднимает, поглядывает на нее как отец на любимое детище, страшно улыбается, и скрипка снова упадает; он бессмысленно посматривает на зрителей, которые, не смея перевести дух, сидят как бы в оцепенении. Вдруг Паганини твердою рукою схватывает свой инструмент, прижимает его к шее, поднимает смычок, с быстротою молнии ударяет им по струнам, и разливает в воздухе волны удивительной гармонии.

"Трудно вообразить себе, до какой степени Паганини странен; но у него странность не заученная, как у многих других артистов, которые прикидываются гениями: она естественное следствие пылких страстей при нервическом сложении, следствие уединенного упражнения, восторженных понятий и чрезмерной музыкальной чувствительности, которая волнует все его фибры.

"Надобно однако ж сказать, что иногда Паганини ужасный чудак, и что это много вредит его таланту. Он во зло употребляет свое искусство и часто слишком дерзок; он напрасно старается подражать вещам, которых никакой талант не облагородит, вещам, совершенно недостойным музыки. Например, он страх любит выражать скрипкою ссоры двух баб, пение домашних птиц, мяуканье кошек, вой волков. Я слышал однажды, как он импровизировал вариации на мотив Испанского карнавала: тут были и гул рогов, и стукотня барабана, и брань торговок, и визг детей и гнусливые росказни пульчинелля.

"Паганини грех было бы пожаловаться на фортуну: ни один артист в свете не собирал таких огромных денег. В Англии, он менее нежели в год получил шестьсот тысяч рублей. Едва ли, во всей Политической Экономии, есть такая производительная сила, как в его смычке: иногда в один вечер он производил удовольствия на тридцать шесть тысяч рублей, которых половина сыпалась в его карман. Что ваши паровые машины, железные дороги, ножки Тальони, горло Каталани! Госпожа Каталани, в самое славное время свое, не вырабатывала подобных капиталов. Паганини возвратился в Италию, и на пошлину, собранную с людских ушей, купил прекрасное поместье. Если он человек благоразумный, то станет там жить помещиком, покоясь на своих лаврах; но если жаден к деньгам, он, конечно, снова явится на поприще; сомнительно однако ж, чтобы он возбудил теперь прежний энтузиазм; время производит ужасные перемены во всем на свете.

"Много говорили и говорят о Паганиниевских нововведениях. Он играл на скрипке об одной струне; его pizzicato пальцами левой руки превращало скрипку в гитару; его гармонические staccato также возбуждали всеобщее удивление. Нет спора, что эти нововведения расширяют область скрипки и доказывают необыкновенную ловкость, но они не приобретения для музыки, а просто фокусы. И сверх того Паганини этим испортил множество талантов, из которых бы конечно вышло что-нибудь, если б они не пустились в подражание нелепое и решительно невозможное. Его надо подвергнуть суду и тяжкому штрафу за то, что он породил целые стаи маленьких Паганини, которые теперь немилосердно терзают человеческие уши и истребляют как саранча чистый вкус. После этих господ, Паганини сам показался бы смешным.
<…>

Copyright © А.Крамер, 2009