...Шестая, патетическая, симфония была вершиной завоеваний эпохи, и значение и влияние ее вышло далеко за пределы родной страны. И по форме, и по интенсивности эмоционально-драматического развития, и по мастерству сочинения эта симфония осталась непревзойденной, разумея, именно, данный тип лирической симфонии, в которой «инструментальная драма» развертывается не во вне, не в столкновениях характеров и событий, а всецело заключается в борьбе чувствований, в крайне взволнованных и обостренных переживаниях личности, «обожженной» соприкосновением с окружающей ее жизнью и растерзанной противоречиями сознания. С одной стороны, интенсивное ощущение творчества, с другой — ужас смерти, с одной стороны, влечение к светлым образам — созданиям воображения, идеализирующего действительность, с другой, — восприятие этой самой действительности в жутко-гротескном плане. Не надо забывать, что русская действительность в эту эпоху уже превратилась из гоголевской в чеховскую и что чуткий художник не мог не почувствовать непроизвольно всей безвыходности существования в подобной среде — с ее внешне мещанским благополучием. Чайковского слишком с легким сердцем упрекают в безволии. Но разве композитор может своим воображением перестроить действительность? Он может, конечно, построить ее в идеальном плане, создать в музыке очередную утопию или же, замкнувшись в мире звуков, комбинировать остроумные сочетания и компоновать любопытнейшие формы. Чайковский не мог делать ни того, ни другого, потому что его непосредственное творчество, глубоко эмоциональное, искреннее и правдивое по своему характеру и художественно-реальное по воплощению, не в силах было перейти за грань личных жизнеощущений в сферу мечты, именно, в симфонии, которая была для него самой лиричнейшей формой-исповедью и правдивой повестью о своей жизни. В конце концов, в шестой симфонии есть что-то от кошмара и жуткого просветления «Смерти Ивана Ильича» Толстого.
В столь мрачные эпохи безвыходности и ничтожности личных усилий, в безвоздушном пространстве мертвой общественности, когда пропадает даже воля к борьбе,- сила художественного гения измеряется остротой критического отношения к действительности и противлением ей или же интенсивностью воплощения чувства боли и ужаса от соприкосновения с безжизненной средой. Чем ярче это ппередано в музыке. тем она становится ценнее, как правдивейший "эмоциональный документ". Насколько такой документ ценнее выспреннего пафоса каких-либо официальных сочинений, или игры в сказочно-фантастические вьмысльы, или построения громадных бессодержательных, но формально благополучных симфоний, которые, как карточные домики, уносятся ближайшей же эпохой, если в ней сильный сквозной ветер! Именно, в своей шестой симфонии Чайковский, сам того не подозревая, силой и драматизмом своей музыки выразил ярчайший протест против удушения человечности в эпоху, когда даже сильный Толстой стал укрощать свою волю теорией непротивления злу. Парадоксально, если композитор создает произведения с отпечатком противления окружающей среде и ужасом перед ней в эпохи общественного подъема. Тогда такие сочинения действительно указывают на безволие и бегство от жизни. Но шестая симфония, принимая во внимание атмосферу, среди которой она возникла, обнаруживает не бессилие, а трагедию одиночества художника, который при всем кажущемся благополучии всем существом своим содрогается от соприкосновения с обывательщиной, принимающей в его воображении жуткие гротескные образы, и которому даже в мечтах своих не удается подняться над баюкающими мысль и успокаивающими временно боль нежными и милыми сладостными мелодиями, сладостными, как только они перестают отражать скорбный пафос и чувство тоски. Такие темы, как красивая «побочная партия» (я извиняюсь за столь возмутительно бессмысленный, но все еще употребительный технический термин), в первой части шестой симфонии, в отличие от мужественно энергичных, выражающих власть над жизнью, полнокровных мелодий, ассоциируются с типично русской интеллигентской уступчивой мечтой о красивой жизни без борьбы. Повторяю, шестая симфония — вершина завоеваний русской музыки эпохи 90-х годов, потому что нет более драматически сильного произведения, в котором так обнажилась бы трагедия чуткой, творчески одаренной личности, задыхающейся в нездоровой социальной атмоюфере и перенесшей драму жизни в свой внутренний мир. Ни в одной русской симфонии так остро диалектически не вскрыты глубокие противоречия художественного сознания". "Об инструментальной музыке Чайковского" - из книги "Русская музыка от начала XIX столетия" [1930].
* * *
"Например, первая часть шестой симфонии со взаимоотношениями в ней бурных вспышек музыки с лирической «баюкающей» темой, темой глубокого сердечного сочувствия, материнской ласки, вызывающей в мысли образы мадонны художников итальянского Ренессанса с их неистощимой сердечностью: так правдиво прост, благороден и неизбывен в своей ласковости лиризм Чайковского и так человечен в своих помыслах (в сравнении, скажем, с чувственными туманами «Тристана» и «Венерина грота» у Вагнера)". "Композитор-драматург Петр Ильич Чайковский" [1944]
© Академик Б.В.Асафьев. Избранные труды. М.,1954. т.2. с. 59, 186-187 |