Есть два основных понятия, вокруг которых вращаются все или почти все наши знания об искусстве - понятие роли и понятие сцены. Роль отделяет лицедея от всякого другого. Сцена отделяет пространство лицедейства от всякого иного пространства.

Разделение (отграниченность) есть необходимость формы, как понятия равно сущностного, психологического и топографического. В связи с этим - три вопроса: когда становится возможной роль, как становится возможной сцена, и как мыслится форма в связи с заданными вопросами. От обсуждения "что же такое" роль и сцена позвольте уклониться, однако три уже заданных вопроса необходимо дополнить еще одним: как возможна граница между "уже-ролью" и "еще-не-ролью", между "уже-сценой" и "еще-не-сценой".

Граница разделяет и связывает. Граница определяет, о-пределивает. Как бы ставит предел явлению внутри и предел познающему усилию снаружи себя. Граница зависит от выбора точки зрения и системы отсчета; граница субъектна, она зависит от наблюдателя, от возможности о-пределивать. При этом "предельность", с точки зрения "познающего гештальта", вещь разумно относительная, не выходящая за пределы (границы) угла зрения; и в этом случае несущественно даже то, что за пределами угла зрения границы уже нет.

Глаз, плавно перетекающий в окружающий мир. Sur-realism, сверх-реализм: нечто поверх реальности. Не зря же, в конце концов, сцена приподнята и имеет рампу. Skena ограничена, наоборот, амфитеатром; башня наоборот; прямая и обращенная форма.

Гештальт познает, не выходя за пределы угла зрения, здесь-зрения, сейчас-слышания. Роль видится как роль в пределах угла зрения, внутри гештальта "сцена" или гештальта "театр" (что суть более изощренно) или же внутри гештальта "поведение" - усмотрение второго порядка как любая мета-конструкция, создает необходимость "понимающего истолкования"; в этом уже есть парадокс: истолкование, как и понимание, вторично; в этой связи допустим, что "карта не равна территории" - и как почти всякое копирование, это копирование (картография) также условно. В предельном случае мы получим "копия лучше оригинала", со всеми вытекающими отсюда аксиологическими последствиями.

О-пределивание в какой-то мере - противостояние, оппозиция, преграждение пути, выставление защищаемого пути как залог - отдаваемого меньшего получаемому большему; проиграв сражение за этот путь - получишь вознаграждение большее; тактическая уловка - вызвав неприятеля на стычку, получаешь знание о его методах. О-пределивание сродни пограничному конфликту - не более чем "прочность границ", но уж и не менее.

Язык по отношению к другому языку - такое же определивание в границах поля зрения. Представить себе полностью слитыми современный русский и латынь времен Нерона, сама по себе задачка не для слабонервных: форма как явление и как процесс - бинарная, кванто-волновая структура. Психологически мы имеем непрерывный поток, осознанный (истолкованный) уже в пределах дискретных субъектно-исторических событий. Дискретность понимания входит в противоречие непрерывности осознания; слияние языков (как в случае истолкования русского через английский) "разделяет и связывает" мир русского языка и мир английского языка - в пределах известной и уместной мета-концепции.

Мир состоит (consist of неточно по смыслу, поскольку со-стоять означает "стоять" + "с" - кем/чем, участие, в присутствии = to stand on presence несколько ближе по смыслу, получается to on-stand). Мир со-стоит, он "стоит", однако это "стояние" в присутствии кого-чего, причем это "присутствие" означает "со-при-суть-ствие". Говоря о том, что А "состоит из", мы говорим о своем пребывании рядом с "сутью" этого А, о глубине пребывания ("из").

Consist замыкает смысл вокруг явления. Consist - это о совпадении структуры с самой собой, о соотношениях данного и явленного, о совокупности, структуре. Целостность пребывания = to be in (in приближенно совпадает с inside + nearby) integrity, еще точнее in the whole, in the complex whole.

To be the whole show в американском английском означает "играть главную роль". "Быть" самим шоу: фактом показа (конкретного предъявления - видимости) чего-либо, обычно это массовое мероприятие, достойное внимания. Форма.

Возвратное "я есть" или "to be" = предъявляется видимость, конкретный показ. Я есть достойно внимания. Видимое, если оно "есть" - достойно внимания. Называемое достойно внимания. Достойна внимания форма, как "внимание" = в - ним - ание. В "нём" (квант) - и как "attention" = at - tention (tension?).. ("при натяжении" - явный процесс, волна).

Что лежит между "уже-Это" и "еще-не-Это" - от "еще-не" до "уже" - не пустое пространство; причем отрезков от "еще-не" до "уже" может быть столько, сколько вариантов информации (количественно) способно пройти по этому отрезку. Насколько изоморфны "еще-не" и "уже" перестает "быть" вопросом - "это" есть. "Это" уже дано.

"Это" - вовсе не обязательно a priori есть именно А. "Это" - всего лишь намек, возможность, мифологема; уже не абсолютный хаос, но и не сколь-нибудь структурное образование: "палка об одном конце".

Теперь предположим, что "Это" есть А. Весь промежуток от не-А до А и наоборот нас будет интересовать именно в силу того, что А по каким-то причинам стало именно А.

Рассмотрим непустой отрезок от А до не-А. Прежде всего уточним: не-А = В или не-А = С в том случае, когда известно главное, основное отграничение А от В или А от С. Сцена и Не-Сцена. Роль и Не-Роль. Основное отграничение зависит, прежде всего, от точки отсчета наблюдаемой системы. Информация, проходя от А до Не-А, каким-то кардинальным образом содержит в себе сведения об окружающем и А и Не-А мире, в котором, во-первых, возможно само бинарное конструирование и, во-вторых, возникает необходимость в таком конструировании.

Граница и разделяет, и связывает; нам важно понять как минимум еще одно - сцена и роль возможны в контексте именно Не-Сцен и Не-Ролей. Не-Сцен и Не-Ролей много, тогде Сцена и Роль одна. Если Не-Сцен и Не-Ролей только одна, собственно Сцен и Ролей может быть много; иных вариантов логика не допускает. Множество Не-Сцен и Сцен делает Сцену и Не-Сцену равно условными величинами. Отрицание превращает фон в фигуру и наоборот. Возникает ускользание, соскальзывание в щель между А и Не-А, где есть существование, но сущность не оформлена, сущность в становлении, своего рода "чистое здесь-бытие"...

Музыка перестает быть музыкой, когда перестает называться музыкой. Не-музыка может быть Шумом или Диалогом, существа дела это не меняет. Разговор о роли (ролях) возможен только в присутствии возможности роли, точно так же, как сцена может отсутствовать здесь и сейчас, но наименование делает сцену возможной.

Собственно, разговор идет о возможности формы. Формы именно как сущностной категории. Контекст будет создан на ходу. Позиция "вне именования" возможна; однако в этом случае именование будет склеивать границу, полностью склеивая А и Не-А; если же позиция "именование вне" возможна, то возможно и не-присутствие в момент возможности. Единаствеено, что окажет решающее влияние на исход дела - субъект именования, реальный или подразумеваемый. Психологически субъект есть необходимая часть гештальта опыта; онтологически субъект есть лишь вынесенная функция присутствия, функция же, как любое явление второго порядка, есть явление условное, то есть обусловленное некоей психологической функцией "договора" о природе реальности языка, на котором будет осуществляться именование.

Это означает - контекст обуславливается субъектной функцией (а именно, кем, с позиции заранее договоренной, производится именование). Сцена, таким образом, становится абстракцией, причем абстракцией скрытой для самой возможности именования. Пребывание рядом с сутью становится "чистым смыслом", "контекстом-в себе" - разомкнутым и лишенным кратности пространством. Граница есть и границы нет, есть только набор символов, сложение которых в ряд может породить осмысленность, поскольку язык дан сразу. Вся эта история - чрезвычайно показательна в обсуждении вопроса, как возможен смысл, осмысленность, понимание и истолкование. Смысл в данной ситуации означает возможность ускользания от присутствия; мышление как субъектная функция возможна в среде языка, то есть в среде психологической о-пределенности "природы реальности языка". Субъектность смысла как формального совпадения субъектности себе через "языковую реальность" исключает возможность понимания и истолкования (как вызова, противо-стояния, oppositio).

Пребывание с языком порождает тот самый парадокс, когда возможно "снятие границ" - я имею в виду метафору, например, или "присутствие четвертого сравниваемого". Пребывание с языком порождает искусство; пребывание с ролью рождает образ, метафору; пребывание со сценой порождает городскую стену. Сценическое искусство возможно там, где случается присутствие с языком и со сценой. Сцена зависима от языка. Складывается двойной контекст; этого уже достаточно; однако возникает роль - и присутствие с ролью создает метафоричность, но этого мало, нужно то самое "присутствие четвертого сравниваемого". Присутствие сути, сущности без существования. Сущности, которая не может быть явным образом названа.

И тут неявным образом всплывает еще одна оппозиция: homo ludens и homo tacens (человек молчащий). Причем эта оппозиция скрыта через игру; играющий в шахматы молчит, однако tacens выходит за пределы просто не-говорения. Молчащий на театральной сцене едва ли не выразительнее "рвущего страсти в клочья". Игра и молчание оказываются в оппозиции только в одном случае: если и игра и молчание по не названному признаку оказываются в одном общем информационном канале.

Игра существует как чистое присутствие; молчание тоже. Их связывает и разделяет только возможность появления в этом присутствии некоего "зерна",- состояния, жеста, звука. Связующим становится возможность явления нового существования, того, что не содержится явным или неявным образом ни в молчании, ни в игре.

Игра как присутствие ничего не требует; молчание как присутствие ничего не требует; сцена как присутствие - но не как условие! - тоже ровным счетом ничего не может требовать. Здесь мы сталкиваемся с одним важным нюансом - роль как присутствие возможна как возможность создания вторичного контекста. В этом нет необходимости; игра в шахматы мало чем отличается от игры в бейсбол, но отличается очень сильно от игры в "дочки-матери". Точно также "игры, в которые играют люди" - отличаются от игры как присутствия наличием вторичного контекста; собственно при-суть-ствие имеет место в любом случае; молчание же, как любой открытый информационный канал, не может быть условием чего бы то ни было, оно просто есть.

Нет сущностной необходимости во вторичном контексте, если первичный контекст - присутствие, или, в иной терминологии, "ты". И только сейчас мы попробуем понять, что присутствует в присутствии. Если, допустим, присутствует граница, то эта граница есть присутствие смысла как вторичного контекста. Чистое присутствие "ты" как "другого" не несет в себе ничего, кроме за-предельности наличному полю зрения. В ином случае А перетекает в Не-А, и при этом не выходит за поле зрения (А дано в любом случае). Сцена перетекает в Не-Сцену и при этом не выходит за пределы актуальных смыслов.

Смысл же, как при-сутствие при и с мыслью (поскольку смысл творится здесь же, "на ходу") - не может быть актуальным или "заинтересованным", поскольку открытость tacens создает некоторую предельность возможности создания вторичных контекстов. За-предельность наличному полю зрения придает возможность сказать слово. Слово сказанное есть звук. Звук, вброшенный вовне, может рассматриваться как "антитеза" tacens, это ориентировочный рефлекс по отношению не к сути, но к тому бытию-при- которое создает присутствие.

Звук вбрасывается, когда присутствие разделено. Когда есть "я-присутствие" и "ты-присутствие". Когда есть "Я" и "Другой". Разделяя, мы делим, делаем - вносим во вторичный контекст процесс или цель. Причем первая цель и первый процесс суть определить пространство, место, точку своего местонахождения.

Когда на пустой и темной сцене раздается первый звук; когда на бумаге появляется первый штрих, - мы имеем дело с вопросом "что такое я" - но не стоит с этим вопрошанием путать со-присутствие "я" в "не-я". Вопрошание "что есть А (я)" требовательно, оно требует создания вторичного контекста, оно заинтересовано не в присутствии, но в возможности говорить.

В звуке есть вопрошание к за-предельности углу зрения или сектору обзора; слово (как именно слово называющее) не интересуется тем, что за пределами; слово интересует образ, иллюзорная копия того, что может быть за пределами - внесенный в поле зрения. И уже в силу только этого так важен жест.

Слово (знак) есть копия. Изреченное слово есть копия разделенного, свернутая в звук. Само событие (со-бытие) есть присутствие с бытием; звук есть присутствие, но слово есть копия. "Не-А" становится копией "А", граница как сущностное теряет в этом копировании за-предельность, как возможность tacens, как возможность того, чего нет в поле зрения. "Не-А" становится информацией, "изоморфизмом", А-подобием и невозможностью "другого", сущностного не-А. В этом плане обращение к другим языкам (другим А и Не-А) ничего не меняет, ибо копия в иной кодирующей системе остается только копией.

А подобно Не-А. Не-А подобно А. А и Не-А взаимно подобны, это, возможно, и есть реальность. Реальность, от re = "вещь" и от re = "возвратного". Изоморфизм становится вещным, вещественным, обрастает плотью, не выходя за пределы поля зрения. Подобие копии иной сущности той сущности, присутствие которой уже дано, нигде так не проявляется, как в искусствах. Сцена имеет границу, роль имеет границу, стихотворение,- но это граница вещественного возврата копии оригиналу. Сценическая, литературная, музыкальная реальность не имеют вопрошания к за-предельности наличного зрения - по крайней мере до тех пор, пока несут в себе знак.

Там, где есть знак, есть текст, есть информация, но нет "ты", - как за-предельности, как признания возможности иного; "другой", равно как и "чужой" - есть порождение вторичного контекста, контекста себе-подобия. Этот контекст создает замкнутое пространство зависимости от собственной логики; от своей точки зрения; кроме того, бесконечное количество возможных "не-А" создает логический парадокс "режиссуры коллапса", когда в силу структурной необходимости данного текста все "не-А" сводятся лишь к единственному логическому "не-А".

Более того, "это есть А" как целостность пребывания бесконечной возможности ("это"), - уже содержит в себе энергетический коллапс: "А" как nom уже есть структура безотносительно бесконечного числа "не-А"; и, если "А" выступает как "образ и подобие" метаструктуры (мира), то любое из возможных "не-А" окажется почти буквально "образом и подобием" не-мира (хаоса, мифологически говоря). В этом случае мы имеем дело с мифологемой - противопоставлением сцены (формы) - чему-то вне сцены (хаосу, стихии); роли (формы) - чему-то хаотическому, стихийному вне роли. В этом смысле необходимость формы как противо-стояния мира и стихии, структуры (сцены, роли) и хаоса требует "точку сборки", "образ и подобие" этого противостояния. И режиссура - это всегда режиссура коллапса мира в миф: "не-хаосом" логически может быть бесконечное множество "сцен" и "ролей", сведенное в ритуальную, единственную сцену и роль; в абсолютную форму, что есть в известной мере предельное насилие над стихией. В этой ситуации есть некая катастрофичность предельной отграниченности, ибо даже потенция выхода за пределы ритуализированной формы угрожает целостности и существованию формы.

Ритуал - не просто структура; это процесс. Процесс выхода за пределы ритуала-структуры равносилен процессу разрушения структуры (процесс перехода от "А" до "не-А" равносилен процессу уничтожения, разрушения "А" как о-пределенной целостности). Процесс разрушения целостности приводит к разрушению гештальта - и слиянию "бывшего А" с хаосом, неструктурной материей; с одновременной возможностью возникновения чего-то другого, инакого, нового гештальта, нового "образа и подобия", новой структуры.

Таким образом, мифологически "А" от любого возможного "не-А" отделяет хаос. Иное, инакое - означает "разделенное (и при этом связанное!) через хаос". Мифологически - означает, субъектно, через опыт, через вариант опыта личностного хаоса; в этом смысле психологический, личностный хаос всегда есть возможность инакого, новой структуры. И именно в этом смысле "развитие" (учтем здесь субъектно-ценностные моменты) означает переходы через стихию, хаос. Оценивать "развитие" можно только исторически; извне, из-за пределов; "из-за" мифологически означает предельное отрицание на уровне возможности. Поэтому оценка ритуала как структуры опыта означает предельное отрицание возможности этого опыта. С другой стороны, "предельное отрицание" также мифологически означает возможность иного мира и иного хаоса - и иных возможностей, не бинарной (мир - хаос), а, допустим, тернарной (тройничной) или вообще - нецелочисленной логики.

В ситуации "возможных миров" важно иметь в виду единственное важное психологическое обстоятельство - в силу субъектности опыта разрушение "А" как выход за границу опыта одновременно означает отказ от возможности самого принципа подобия опыта; предельный отказ от мифологичности, ритуала; и - что самое важное - отказ от формы как принципа.

Но там где заканчивается форма - заканчивается осознание - заканчивается реальность. Предельность этой возможности есть предельность сущностная; сущностный ужас пред-стояния этой возможности рождает своего рода "обращенный коллапс" всех возможных миров в единственную возможность единственной возможности осознания, единственной "реальности здесь-бытия".

Роль противостоит не-Роли через копию хаоса, через внесознательное, за-предельное.

Реальность копии внесознательного равнозначна реальности самого внесознательного; с поправкой на то, что копия управляема, - как частный случай управления выступают знаки "бессознательное" и "архетип". Проходя через архетип, не-Роль становится Ролью, не-Сцена - Сценой. Это прохождение в реальности здесь-бытия связано с опытом, ритуалом, знаком. Это прохождение субъектно осознанно, и здесь, возможно, главный парадокс Роли и Сцены - осознание здесь-бытия есть противостояние копии хаоса и копии формы, столь жестко ритуально структурированных, что даже намек на возможность выхода за пределы этих структур грозит заменой копий на реальные форму и хаос, на "реальность ино-бытия". На тотальное разрушение. И - снова и снова происходит психологически оправданный "обращенный коллапс" всех возможных миров в единственную возможность единственной возможности осознания, единственную реальность здесь-бытия.

Copyright © А.Крамер, 2002-2005