... И как еще говаривал незабвенный Менахем-Мендл, не буду издалека. Начну с середины.

...И вышел я на свежий воздух после спектакля с одной мыслью: ох и не повезло тебе, реб Тевье... Все ничего, но какие же они дуры, эти твои дочки. Одна променяла умного, интеллигентного, тонкого (но пожилого) Лейзера Вольфа - на совершенно никакущего, да еще и ревнивого (но ровесника) Мотла. Другая вышла за пустобреха, пусть и обаятельного - да и в Сибирь с ним (невольно вспоминается Пушкин - «она читала французские романы, и следовательно, была влюблена»). Третья к чертям вообще все ради "крестьянского интеллигента" Федора. А сами-то? А никакие. То есть вот совсем.

Об этом спектакль?! И никаких тебе свадьбы да погрома?

1.

Собственно, если взять второй первоисточник (пьесу Григория Горина), то там вполне сразу обнаружатся и свадьба, и погром, и еще три весьма важных момента.

Первый: жили себе мирно две общины в одном селе. Евреи и русские-украинцы. Православные и иудеи. И жили бы себе, если бы не погромы да «черта оседлости». Здесь дело не в том, что внешняя угроза постоянно нарушает мирное сосуществование, а в том, что - две культуры. И взгляд на сосуществование идет изнутри еврейской культуры. Вторая: антагонистами к герою (Тевье) оказываются три его дочки, которые выходят замуж, последовательно отходя от обычая. Старшая - против воли отца; средняя - уезжает с любимым, а свадьба будет, но потом ; младшая - мало что за иноверца, так и сама от веры своей отреклась. Третий: в пьесе существует (в лучших древнегреческих традициях) внешняя сила, неожиданно переламывающая ход событий и являющая себя через Вестника - Урядника, что делает его одним из ключевых героев истории.

Спектакль сложен не только по материалу, но и по сопутствующим ассоциациям. Здесь, первым делом, на памяти ленкомовская постановка (с Е.Леоновым в роли Тевье), которая к тому же существует в виде телеспектакля. Во-вторых, мюзикл «Скрипач на крыше», совершенно очевидным образом «переночевавший» в горинской пьесе. Ну и, наконец, Шолом-Алейхем. Откуда и пришли и Тевье с чадами и домочадцами и присными да Менахем-Мендл (в том же первом томе собрания сочинений издания 1958 года).

2.

Что же мы видим в спектакле? Точнее, чего мы не видим?
Во-первых, мы не видим сцены еврейской свадьбы, достаточно подробно прописанной. И сцена-то важна: и для показа еврейской культуры как таковой, и... (да и просто это очень красиво), и для показа глубины нарастающего конфликта Тевье и дочерей. И первая свадьба в этом смысле - эталонная; а каждая следующая будет сравниваться с предыдущей, а здесь, получается, и сравнивать-то не с чем, а жаль. Ведь как сказано в пьесе?

Пустой бокал раввин ставит на землю. Пауза. Мотл оглядывает всех счастливым взглядом и решительно давит каблуком бокал… Музыкальный аккорд. Веселье!!!

И свадьбы не было (а как эта свадьба вкусна в «Скрипаче на крыше»!), разве что послесвадебные посиделки, и погрома-то после не было по сути... Впрочем, о финале первого действия позже. Всему свое время.

Сперва про дочерей. Что Цейтл (А.Тилина), что Годл (В.Александрова), что Хава (А.Никитина) - все они никакие. Ожидал три достаточно характерные роли - и не дождался. В общем, удручающе одинаковые барышни, с надписью поперек лба «мне пора замуж». И женихов они себе подобрали под стать. Федор (Н.Авдеев), доблесть которого - читающий. Перчик (В.Викторов), которого ну с очень большим трудом можно представить с красным флагом впереди демонстрации. Мотл (А.Кожевников), раззява и агрессивный ренивец впоследствии - тут хоть заметна какая-то логика характера, но в целом - никакие дочки и выбор себе сделали под стать. И единственная трагедия - трагедия их отца - что воспитал нарушительниц заповеданных отцами обычаев... Хотя что «воспитал». Тут уж не про воспитание: судьба. Так уж получилось.

3.

Евреи отличаются от не-евреев разве что жилетками да еще шапочки-кипы носят. Говорят они примерно одинаковым языком, ожидаемого налета «местечкового» акцента нет и в помине. Что очень существенно: все похожи на всех, различаются только по именам, да по танцам. Судя по тому, что практически полностью выпущена сцена свадьбы (осталась только сцена послесвадебного веселья), да и погром оказался существенно сокращенным, - возникает подозрение, что режиссер (Н.Никитина) делала это сознательно, имея в виду что-то другое... По крайней мере, мне так почудилось, что вся эта история с дочками Тевье - о том, что дочки самостоятельно выбрали под стать себе, а отец с его «что люди подумают», делает зло в конечном итоге самому себе. И еврейство тут совершенно ни при чем. Жалко только реб Лейзера (очень тонкая, сочувственная работа В.Воловика).

Кстати о реб Лейзере... В спектакле обнаружились две линии, в некотором смысле «зарифмованные». Реб Лейзер, похоже, любит Цейтл, уж так получилось. И это его прощальное «Мне будет приятно знать в Америке, что здесь пасется моя бурая… Не обижайте, прошу!», да и Цейтл тоже в его сторону неровно дышит... Вторая пара - Семен (тьфу! Степан, конечно, что я его Семеном-то?) и Голда, жена Тевье. Семен любил и любит Голду, но обычай... традиции... За не-еврея Голду не отдали бы, а объевреиваться Степан сам не захотел... И вот что получилось: такая вот ненавязчивая забота (в целом внятно простроенная работа И.Кожевникова, но все-таки немножко однообразная).

А Голда... Хорошая роль (Е.Кашинцева), неожиданно сдержанная, изрядно помятая режиссурой. Тут вот ведь что... В «Поминальной молитве» самая «стратегически» трудная сцена - последний монолог и смерть Голды. Трудная потому, что есть некая традиция предсмертных монологов. Антигона, Джульетта, Катерина, Анна Каренина... Трудно сыграть просто, не впадая в мелодраматизм. Особенно со словами «Давай, Голда! Тебя Голдой назовут! Голда - имя счастливое, золотое имечко… Ну?!. Давайте, девочки!.. Всплываем!.. Еще! Еще!.. Господь милосердный, да помоги же им! Возьми мою душу, передай!» Обязательны в этой ситуации картинно воздетые руки и крик, устремленный в небеса. Вроде бы правильно. Но... но все оказывается зависимым именно от «стратегического прочтения» пьесы в целом.

Пьеса начинается как комедия. Или трагикомедия, которая «по пути дочерей» к свадьбе Хавы переходит в трагедию - а к концу пьесы, точнее, к «коде» с появлением Менахема и его мамы - в фарс. Так то в пьесе. Можно отменить трагикомедийность, играя фарс с самого начала, утрируя «местечковость", перевести фарс в мелодраму на свадьбе Цейтл, усилить ее на страданиях дочерей и утопить зал в слезах на смерти Голды, после чего учинить финал в духе финала «Вишневого сада», со стуком молотков и гудками поездов. Легко. Столь же легко сыграть трагедию более-менее в духе Софокла, тем более что Вестник в пьесе подходящий - Урядник: то весть о погроме принесет, то о выселении... Так вот, о чем это я. В зависимости от того, как режиссер решит спектакль в целом, будет зависеть и сцена смерти Голды. Так или иначе, смерть на глазах у зрителей - сильный метод воздействия. Слезы в зале обязательны, ирония по этому поводу неуместна. Особенно когда смерть сопряжена с рождением. И как прикажете все это играть?!

М-да. И посмертие... Степан в спектакле подходит, смотрит на тело усопшей, вытягивает одеяло, закрывает с головой, после чего, ломая шапку, на гаснущем свете рыдает... И зал рыдает и аплодирует.
Что, как мне кажется, верный признак: трагедии не получилось.

Для сравнения, у Горина:

Вот она где, поминальная молитва «кадиш ятом», давшая название пьесе... Впрочем, зачем. Несть ни эллина, ни иудея, так сказать... Да и какие занавески задергивать, когда занавесок-то в сценографии в помине нет?

Ну вот нет. Зато есть столы-трансформеры, превращающиеся то в телегу, то в забор, то в ложе Голды, то в стены сарая, то даже в алтарь. Колеса телеги начинают работать столами в трактире. И еще детская такая лошадь, которая в первом акте , когда «человек тянет оглобли, а эта холера плетется сзади и ржет». И кулисы: два полотна, как бы драные и грубыми стежками зашитые, которые внешними сторонами прикреплены к порталам, а внутренние стороны двигаются, в сценах погрома и смерти Голды дважды перекрывая сцену. Все решено в в мягких желто-коричневых тонах... С учетом маленькой сцены и маленького зала - решение сценографии З.Давыдовым просто и экономно. Снимаю шляпу.

* * *

Сценография, действительно, хороша. Вот только как бы так сделать, чтобы ситуации, когда Тевье один и вдвоем с Перчиком тянут телегу, смотрелись не как «на месте шагом марш»? Понятное дело, поворотного круга нет, но хотя бы реплики бросать "через лошадь" (благо она все равно на авансцене стоит)? Или пластику этого «как бы шага» сделать? Это вообще-то вопрос к хореографу (С.Меркулов), в числе прочих. Полагаю, это его задача - ставить пластику... Только вот незадача, он человек, всецело зависимый от режиссера, а вот к чему лично у меня больше всего вопросов и больше всего неприязни, так это к «музыкальному оформлению» (А.Кожевников).

Что было: некоторое количество еврейских песен (в записи), некоторое количество еврейских танцев (в записи), кусок православного песнопения (в записи), проникновенная мелодия типа «лирический лейтмотив», которая ну никак не изменялась в ответ на происходящие на сцене события. Все это в принципе можно было бы пережить, сославшись на студийное прошлое театра и прочую бедность, но песня группы "Зимовье зверей" в конце первого акта была настолько не к месту... Или очень даже к месту? Стоит размотать клубочек...

4.

Итак. На сцене - послесвадебная пирушка. Перепирательства Тевье и Лейзера, попытки Менахема сфотографировать собравшихся. Входит урядник: "Я не один, Тевль. Там люди до тебе…" Немая сцена, пауза. В записи звучит женский голос: «Мы, истинные патриоты России, говорим вам, дьявольскому племени: изыдите с нашей земли!!! Чаша народного гнева переполнена! Бойтесь, если она прольется на ваши головы!!!» Стены-кулисы начинают ехать навстречу друг другу, надвигаясь на зал и перекрывая сцену (эффектно, надо сказать). Затемнение, песня под гитару (надрывный голос, в записи):

М-да. Однако. «Голос стучался в окно» - четко читается: тот самый голос, только что, призывавший гнев к «дьявольскому племени». И открытым текстом: «верните каждому свое». А в зале молоденькие девицы именно на этой, как говорят, «сопле», ощущали слезы, с коими слезами уходили в антракт.

Такой вот «поэтический театр", с позволения сказать.

* * *

Специально привожу весь конец первого акта, как он у Горина.

Всего этого не было. Вообще. А между тем оказался выброшен (помимо всего прочего) очень важный персонаж. Урядник. Роль А.Пулиту досталась бенефисная. Мало того, что - вестник. «Хозяйственный, добродушный, беззлобный, искренне вымогает он у Тевье взятку в виде головки сыра, искренне сочувствует евреям и так же искренне несет свою службу» (из рецензии в Санкт-петербургском театральном журнале). Мало того, что он как бы втихаря помогает арестованному Перчику и Годл. Он, оказывается, мог бы еще активно вмешаться и прекратить погром! А режиссер своей волей не допустила этого. Но даже если так - вопреки режиссуре, это вторая (после Лейзера) по-крупному удачная, хорошо простроенная актерская работа в этом спектакле.

* * *

Вернемся к музыке. В пьесе «живой музыки» достаточно. Как минимум, скрипач Йоселе, который появляется уже в сцене свадьбы. Оркестрик в трактире (в сцене послесвадебной посиделки они уже захмелели, но все равно наигрывают). Кстати, надо отметить среди ролей «третьего плана» трактирщика (М.Хведюк), очень точно и аккуратно без слов отыгрывавшего все происходящее. Так вот, оркестрик можно было бы и не собирать (дорого, накладно и т.п.) но ведь это прямое указание для композитора! Или для аранжировщика, или как там его. Опять же, четкие указания: песня субботы, песня об Анатовке. Ну да фиг с ними, но указание в пьесе "кантор читает поминальную молитву", это-то где? В спектакле фонограммой звучат еврейские песни, и если актеры подпевают «чилибим, чилибом», то уж «Ерушалаим» и «эвейну шалом алейхем» надо бы тоже!..

Но увы. Нет на сцене ни эллина (в смысле русско-украинца) ни иудея. И музыкального руководства нет. Есть люди, похожие друг на друга, одних почему-то зовут еврейскими именами, других - русскими. И почему-то одних называют евреями и призывают бить. А что погром, так это, как говорит урядник, «у меня предписание: не препятствовать! У нас конституция, мать ее так!» Конец цитаты, как в песне поется.

Антракт.

5.

Так вот, о трагедии и комедии... Фактически в первом акте спектакля были выпущены две сцены: обряд еврейского венчания (лирическая сцена) и сцена погрома (трагическая сцена). И если с трагедией все более-менее ясно, то отказ от сцены красивого обряда с одной стороны, лишает конфликт наглядности, с другой же, сильнейшим образом «проваливает» роль ребе (О.Кузнецов). Роль, по большому счету, одна из важнейших, ведь ребе в местечке - это не только духовный отец, это и мировой судья, и даже психотерапевт. Но... венчания не было, а так... появляется немолодой человек, и выглядит просто как немолодой человек (в жизни есть внешние признаки, обязательные для ребе, но необязательные в спектакле), которого называют ребе и про которого говорят, что он мудр.

Если бы только ребе это касалось. Вот при всей похожести русских и евреев, в спектакле все-таки даются кое-какие различия... Что мы видим? Евреи справляют субботу, танцуют хаванагилу, цитируют Писание, шапку в церкви не снимают (ну только если попросят) и говорят лехаим. Еще держатся обособленно. Русские: работают за евреев по субботам, цитируют не Писание, а стихи, бьют евреев, хотя в принципе к ним толерантны. А так вообще и те и другие работящие, водку пьют и вполне себе образованные местами. Для человека, который не в курсе еврейской культуры, образ еврея чрезвычайно любопытный. Впрочем, а как его опознать-то, похожи все... на братьев славян, однако. Хотя...

Ах, да. Те, которые евреи, еще еврейские танцы танцуют. Что категорически нелогично, если допустить приемом снятие национального колорита.

* * *

В отличие от ребе, православного батюшку (Н.Лосев) визуально от прочих отделить можно мгновенно: по наличию рясы. Вот этот, да, вершитель. Этому режиссер поручает совершить обряд и даже надеть кольца новобрачным Федору и Хаве-Христине. Несмотря на то, что в пьесе этого нет, хотя есть совсем другое:

А в спектакле Тевье уже убежал, прокляв непутевую дочь. Прокляв тихо, спрятав ярость. Тевье в исполнении Валерия Саломахина сдержан, работает на полутонах, практически не разу открыто не взрываясь, но показывая весьма обширную палитру актерского мастерства. Это про него сказано: делай что должно и будь что будет. Интеллигентный Тевье. Мудрый Тевье. Стоик (в том, древнегреческом еще смысле). Очень такой, равнородственный Петербургу, аристократ-Тевье.

Хотя и молочник.
Хотя и не одевает талес ни в субботу, ни на венчание дочери (впрочем, ребе тоже не носит талес, будучи "при исполнении"). Хотя и свечей на субботу женщины дома Тевье не зажигают. Мелочи это все. Этнография. Главное, «чтобы после спектакля человек стал лучше, очистился, потому что грязи в жизни хватает», как сказала режиссер и руководитель театра Наталья Никитина в своем программном интервью.

6.

Еще надо сказать про человека, «толкающего» действие. Про неуемного Менахем-Мендла (А.Маков), все время делающего «маленький бизнес». То он сват, то страховой агент, и все мимо. Однако именно Менахем провоцирует всю историю с замужеством трех дочерей Тевье, он и есть тат человек, который, сам того не ведая, запускает конфликт. Роль требует острохарактерности уровня «выше среднего» как минимум, и актер дает и гротеск (в заповедной сцене Лейзера и Тевье в трактире «за бурую корову»), и лирику (в сцене у Голды с молочным борщом), но... но выглядит все это «ксероксом» с аналогичной роли А.Абдулова в ленкомовском спектакле. Качественный ксерокс, ничего не скажешь, только вот ожидал я немножко другого Менахема - эдакого общительного интроверта, навроде как если бы роль эту вдруг отдали Чарли Чаплину...

* * *

А вот роль Степана, соседа Тевье (И.Кожевников) я бы отдал, скажем, Харрисону Форду. Ибо, как сказано в другой рецензии: «Это не просто характер, это архетип - русский богатырь, спокойный, миролюбивый, скрывающий за неторопливостью речи и сдержанностью повадки обостренное чувство справедливости и безответную любовь. У него нет сомнений в правильности миропорядка, разделившего людей на русских и евреев, а страдания по этому поводу - есть».

* * *

Кончается вся эта история заколоченным домом, распроданным добром и всеобщим отъездом. Только один реб Лейзер уезжает в Америку, в Нью-Йорк, остальные - кто куда. И тут появляются Менахем и его мама, приехавшая погостить... Все смеются и плачут. И выходят на поклон под «эвейну шалом алейхем». И еще раз входят. И еще раз. И даже танцуют. А зрители аплодируют.

Пятый год, между прочим, аплодируют. Премьера 2003 года, спектакль памяти Григория Горина.

7.

Да! главное забыл, как писал незабвенный реб Менахем.

Если «сухой остаток» свести в схему, то получится, что конструкция главного конфликта - Тевье и дочерей - в спектакле прослеживается, точка катастрофы вполне опознается (решение Годл уехать с Перчиком). После этого поступки вынужденны, а события не управляемы. Кульминация спектакля - монолог и смерть Голды. Однако конструкция перипетий завязана на Вестника - урядника. От радости в начале и свадьбы - к погрому (на который наслаивается уход дочерей и падение дальше к смерти Голды) - затем к радости (внучка на руках Тевье) - но ненадолго, появляется Урядник, объявляет о выселении - и уже какой-то совсем другой смех возникает в самом финале, на аттракционе Перчика и его мамы. Такой вот, как сказано в одном из отзывов, «позитивный конец при невеселых перспективах».

Проблема в том, что конфликт играет один Тевье. Для дочерей и их мужей (пожалуй, за исключением, разве, Мотла-портного и Хавы, да и то отчасти) в ситуации нет конфликта. И урядник осознает свою роль - как-то избыточно. Как бы доигрывая те сцены, которые не были сыграны. И ребе играл бы несыгранное, если бы было что играть. Почти все роли несут на себе отпечаток недоигранности. До конца отыгрывают свои партии только Тевье и реб Лейзер.

И все герои уходят в никуда. И только реб Лейзер знает куда уезжает. В Америку...

...и таки good bye и дай Б-г здоровья...