Дано: жили-были два товарища в губернском городе N. И так случилось, что один из них уехал, скажем, в столицу, а другой остался. Расстояние между городом N и столицей пусть будет 1000 верст. Спрашивается в задачнике: через какое время хотя бы один из товарищей почувствует, что он чужой другому? Дополнительный вопрос №1 той же задачи: изменится ли полученное время, если расстояние до столицы 300 верст? 1500 верст? Дополнительный вопрос №2: изменится ли полученное время, если один из товарищей уехал не в столицу, а в другой губернский город? А если в уездный?

Посмотрим в задачнике раздел «подсказки». Читаем: докажите сначала, что вообще есть что-то, что способно перейти (трансформироваться) в «отчужденность». Докажите, читаем далее, что существует прямая (или хотя бы явно выявляемая последовательная) связь между отъездом одного из приятелей и трансформацией «чувства приятельской приязни» (или как вы его назовете) в «чувство отчужденности».

Если продолжать в стиле «подсказок», то вообще стоило бы начать не с доказательств, а с презумпции, на которой держится вся конструкция «задачи», – она формулируется известной поговоркой «с глаз долой, из сердца вон». Впрочем поговорка – о безразличии, которое вольно перейти куда угодно, по большому счету. Безразличие в общем случае неизбежно: если в начале оба приятеля, назовем их традиционно А и Б, имели более-менее общий контекст (и что очень важно, общее подразумеваемое), то в конце у одного из приятелей – пусть Б, – полностью новый контекст, со следами «былого общего». Естественно, если новый контекст Б не был частью общего для А и Б до переезда Б. Естественно, если А и Б... хотел написать что-то про общие интересы, филиалы компаний и так далее – но речь-то идет о приятелях. Просто приятелях, людях симпатичных друг другу, но не друзьях. Без учета партнерства по бизнесу, здесь некие неинституциализованные отношения, неформальные в большей степени, – пиво по субботам[1]; даже любительский театр – это уже институция, причем если Б, прежде чем уехать, играл в одном с А спектакле, то факт замены Б на кого-то другого (а то и снятия спектакля) – это вообще-то станет фактором институционального принуждения для А, источником которой, триггером, пусковой кнопкой будет решение Б куда-то уехать. И реакции – удобные или выгодные принуждающим, – тут могут быть от «ну случается и такое» до (особенно, если подпитано завистью) «кинул, бросил, гад ползучий».

Поэтому «сколько времени пройдет, пока...» – от ближайшей репетиции, когда будет вброшен эталон реагирования, до момента, когда Б перестанет по собственной инициативе интересоваться чем-то опознаваемо общим. Репетиция, как институт, достаточно неформальна с одной стороны, и достаточно формальна с другой: развилка событий включает два сценария: спектакль отменяется, роль Б в спектакле отдают другому. Поэтому с момента отъезда (или объявления о грядущем отъезде) – до отмены спектакля или ввода на роль – проходит счетное количество времени. И если Б по собственной инициативе, к примеру, не интересуется, как там А себя чувствует без спектакля (или с кем-то другим), это можно в прицнипе ставить такой... промежуточной точкой на пути к чужести.

Как-то нечувствительно в размышление вползли темы «брошенности» / «кинутости» и «а я с другим теперь». Собственно, тема присвоения, отождествление и разотождествление в координатах «свой – чужой».

Впрочем, не сразу. Итак, Б уехал. Первое время они с А продолжают поддерживать контакт, переписываются, перезваниваются, – и с какого-то момента в игру вступает география. Именно те самые расстояния. Причем на простом бытовом уровне. Представим себе, что губернский город отделяют от столицы не две-три тысячи километров, но три-четыре часа разницы во времени. Если А и Б созванивались по вечерам, то для А вечер наступает на три-четыре часа раньше, для Б еще работа в разгаре. А когда Б приходит с работы (а да еще изрядно вымотанный – адаптация!) и хочет позвонить... в общем рассинхронизация налицо. А если Б уехал в другую страну, а то и за океан, так разница в шесть часов или полсуток вообще сводит на нет попытки «пообщаться наощупь». Остается письмо, текстовое общение. Но здесь уже иная прагматика: мелочи, существенные для Б на новом месте, совершенно неинтересны (или интересны как забавный случай) для А. А некогда общие мелочи, важные для А, совершенно вне прагматики Б. Встает вопрос о «чем-то большем» – момент, когда возникает это вопрос (пусть даже незадаваемый себе) – и есть момент промежуточной точки на дороге к чуждости. То есть, расстояния критичны, если на разных мередианах. Впрочем, в задаче не уточнялось, по абсциссе или по ординате.

Уехав, Б попадает в иную – прежде всего иную коммуникативную среду. Даже если он продолжает говорить на том же самом языке, он перенимает иную языковую прагматику. Причем это касается как вербальной, так и невербальной коммуникации; заметно это становится не так быстро, как если бы этот Б попал в среду в приципе другого языка, но это уже немножко другой вопрос. Итак, язык все тот же, прагматика меняется: Б попадает в новую социальную среду и попадает уже под институциональное давление местных «правил игры». Здесь, конечно, присутствует и этическая составляющая, но первична все-таки «метаязыковая» – что в свое время прозорливо заметил доктор Хиггинс[2]. И ценность мнения А о происходящем с Б... Вот кстати, если бы Б не уезжал, но попал бы в аналогичную среду, он, возможно, стал бы чуждым А гораздо быстрее; но он уехал, потому что нужная ему среда отсутствовала в губернском N – и все равно стал чужим, только безболезненно.

Сказать, что «чуждость» аналогична «безразличию», в принципе можно. Правда, аналогия эта не столь проста: отвлечемся ненадолго от А и Бе.

Возьмем, например, кота. Кот прыгает, бегает, урчит, мурчит, просит жрать. Смотрит. Смотрит со значением, правда, большую часть значений мы приписываем коту. Мы способны различить интонации (потому «мурчит» или «урчит») но сказать, что стоит на самом деле за этими звуками, не можем. Кот коммуницирует? Или это мы дали коту способ «дать знать» о том, что кот хочет есть? Такая вот навязанная человеком невербалика.

Кот чего-то хочет: зоопсихология в строчку, коту приписывается сознание, очень странное и почти человеческое – без второй сигнальной системы! – при всех четырех лапах и хвосте. И это кот домашний. А кот дикий в природе? Тут вопрос намерений встает в полный рост как экзистенциальная проблема. Бросится или не бросится? Можно ли «считать» намерение кота? По глазам? Считать эмоции с морды, ушей и хвоста? Вероятность ошибки, которая дорого обойдется.

Теперь перед нами человек, который обращается к нам на незнакомом языке. Помогает себе жестами, которые мы не понимаем. Ведет себя, кажется, агрессивно, правда без мордобоя. Ведь если иной язык (а это именно язык) — то может быть иная культура? И в ней принято бить в лицо в виде приветствия? Но он ведь одет в костюм! Или это сумасшедший, который глоссолалирует, но поскольку он вообще инакий, то нам кажется, что это язык, а он вообще вне социума? Но – не рычит, не шипит и не выпускает когти, что уже хорошо. Опять вопрос намерений, вопрос предсказуемости следующих действий. Мы пользуемся допусками, которые сами себе придумываем, исходя из имеющегося у нас опыта. И кроме того, за внешностью человека может скрываться инопланетянин (большой привет от «людей в черном»[3]). Мы не параноики, но враг должен себя проявить! А он не проявляет, ни жестом, ни словом. Не общается. И как теперь?

С другой стороны, нам помогает размер. Какое-никакое соотнесение. Кот — меньше. Лев — больше. Слон — еще больше. Но медлителен. Леопард — меньше слона, но очень быстрый. Муха — мелкая и назойливая, оса — мелкая и неприятная. Укусить может. Оцениваю вероятность нанесения лично мне простого телесного ущерба. Опасно или нет. Общаться будем потом. Правда, как общаться с бактерией или вирусом?

Степень опасности и степень чужеродности четко фиксируется языком: есть иное, есть чужое, есть чуждое. Объект ино-родный и объект чуже-родный. Например, лангольеры или триффиды[4]. Эти общаться с человеком не станут. Это вам не Океан[5]. Это вам не драки[6] или иные инопланетяне, понятные в общих чертах хотя бы потому, что обладают во-человеченно нечеловеческим сознанием. Вполне хотя бы переводимым на человеческий язык. В принципе, язык, это то, что человека отличает. Язык и осознанная предсказуемость намерений, человек культуры.

Предсказуемость, суть культуры как таковой. Здесь различение, идущее еще от Юма: мы имеем дело с последовательностью 1 и 2, или же 2 обусловлено 1? Обусловлено, следовательно, объяснимо, но существует целый класс явлений, объяснению не поддающихся; в рамках аксиоматики достаточно верить в обусловленность, но эта аксиоматика требует достаточного количества явлений, чтобы обусловленность была представлена ad hoc под видом доказанной. Событие 1: встреча с чужаком. Событие 2: мы удираем от чужака. Или убиваем его. Или чужак убивает нас. Обусловлено ли 2 событием 1? Если да, то чем объяснима «вилка» вероятных событий? Вот мы говорим «встреча». Что-то случилось в момент встречи, мы не произнесли ни слова, чужак не издал ни звука (а если чужак общается в ультразвуке? А если запахами?) с нашей стороны агрессия чужака ничем не спровоцирована – но откуда чужак знает о том что такое провокация, агрессия? Вообще о нашей этике и «должно поступать с другими так, чтобы...»? Чтобы, скажем не чувствовать себя дураком, или, выражаясь иначе, не равноудаленным. Не то чтобы «не очень умным» (это все-таки в пределах одного полюса различения: умный и дурак), но уж точно не «глупее». Впрочем, возможен «лотмановский рефрейминг» – один умный, а другой сумасшедший[7]. Или инопланетянин. Другая система координат, другая прагматика, сродни «внутренней эмиграции». Здесь расстояние между А и Б измеряются сантиметрами в пределах губернского N, незачем переезжать в столицу, чтобы ощутить чужого.

Чужому неведомо человеческое, если вообще что-то «ведомо» в человеческом смысле. Ему нет места в человеческой этике. Чужого нет в человеческой логике. Чужое – в самом прямом информационном смысле – «шум». Я повторяю известную формулу, мы не знаем другого разума, если это не человеческий разум. Чужое в пределе – не вообразимо и не предсказуемо; фантазия, скорее всего, бессильна придумать что-то «в полном смысле» чужое. За «чужое» чаще всего выдяется другое – ведь в слове «другое» заложен друг, такая вот ксенология.

В слове «чужое» уравнены в правах бытие и смысл. Точнее сказать, бытие – это и есть смысл. Рефлексия возможна только как экзистенциальный опыт «здесь и сейчас», смысл возникает в этом опыте; понимание, интерпретация возможны только в проживании этого опыта. Не переживший клиническую смерть (роды, катастрофу, иное потенциально травмирующее событие) всегда будет чужим пережившим и наоборот.

Понятие «чужой» – маркер познавательного горизонта. Чужой есть неведомое, непривычное, опасное. Разуму не поддающееся, непредсказуемое. Иррациональное. Казалось бы, я далековато забрался от А и Бе, приятелей из губернского города N. Но нет, чтобы соблюсти принцип равноудаленности, А должен чувствовать то, что чувствует Б, то есть пережить опыт переселенца; Б должен пережить опыт того, от кого уезжают далеко и надолго. Или: сочинив стихи [8], написав роман или блюз.

Но вернемся все-таки к задаче. Похоже, расстояния не играют особой роли, выступая лишь метафорами собственной предсказуемости: если дальность между А и Б 20 километров, физически преодолеть отчуждение можно. Если 2000, отчуждение перестает быть призраком и обретает свойства неодолимой силы.

Напомним первую подсказку: докажите сначала, что вообще есть что-то, что способно перейти (трансформироваться) в «отчужденность». Да. Есть. Непрожитая отчужденность. Или ощущение себя потенциально инаким, для начала, как в «активном», так и в «пассивном» залоге. Инакость, потенциально вне здравого смысла, логики, разумных обоснований. Собственная предсказуемость стремится к нулю; и в этом случае независимо от расстояния время отчуждения стремится к нулю. В случае прожитости – эмоциональная составляющая (завязанная на предсказуемости, в этом случае стремящейся к бесконечности) стремится к нулю. И здесь время регулируется теми правилами «холодного разума», который человек сам для себя устанавливает, независимо от социального давления. Общаясь — с инопланетянином, сумасшедшим, или, возьмем, например, кота...

Примечания

[1] Здесь уместно говорить в терминах «фоновых практик» (практик повседневного, которые зачастую становятся автоматизмами; см. П.Бурдьё, Практический смысл, СПб., М., 2001, а также В.Волков, О.Хархордин, Теория практик, СПб., 2008).

[2] «Элиза! Шесть месяцев вы будете жить в этом доме и учиться говорить красиво и правильно, как молодые леди в цветочном магазине. Если будете слушаться и делать все, что вам скажут, будете спать в настоящей спальне, есть сколько захочется, покупать себе шоколад и кататься на такси. А если будете капризничать и лениться – будете спать в чулане за кухней вместе с тараканами и миссис Пирс будет бить вас метлой. Через шесть месяцев вы наденете красивое платье и поедете в Букингемский дворец. Если король догадается, что вы не настоящая леди, полиция схватит вас и отвезет в Тауэр, и там вам отрубят голову в назидание другим чересчур дерзким цветочницам. Если же никто ни о чем не догадается, вы получите семь шиллингов и шесть пенсов на обзаведение и поступите в цветочный магазин» (Б.Шоу, Пигмалион).

[3] «Люди в черном» (Men in Black) – американская кинокомедия, по сюжету которой, на Земле тайно проживают полторы тысячи инопланетян. Для решения вопросов их социальной защиты и предохранения землян от возможного негативного влияния создано бюро по сотрудничеству с инопланетянами. У землян-агентов (тех самых, «в черном») есть технологии взаимодействия с пришельцами и скрытия их присутствия. Специальное устройство для стирания памяти помогает оставить в тайне факт наличия инопланетян для большинства населения Земли (Википедия).

[4] Персонажи романов, соответственно, С.Кинга и Дж.Уиндема.

[5] С.Лем, Солярис, там есть замечательная реплика доктора Снаута: «Нам не нужны другие миры, нам нужно наше отражение».

[6] Персонажи цикла романов Б.Лонгиера «Враг мой».

[7] См. эссе Ю.М.Лотмана «Дурак и сумасшедший» в книге «Культура и взрыв», М.,1992.

[8] «Если же вернуться к поэзии, то я бы сказал так, что ее поэтичность не существует до написания стихотворения или поэмы. Поэт написал их, и только тогда можно рассуждать о его поэтике. Почему? Потому что лишь после написания стал возможным мир чувств и мыслей, якобы отраженных в его стихах... Создав поэтическое произведение, поэт породил связанный с ним соответствующий мир мыслей, чувств, переживаний и т. д.» (М.К.Мамардашвили, Эстетика мышления, М., 2000, c.141).

Copyright © А.Крамер, 2001-2010