Первая фаза. Понять семантическое значение феномена и границы семантического поля (снятие практической употребимости).
1). Лат problema - чистая калька греческого слова (problema). В значениях «задание, задача, вопрос»^[1]
2). В России слово «проблема» в обиходе с Петра I. В Германии слово в обиходе с 1558 года, возникло, видимо, как калька латинского термина^[2] (на латыни в то время писали все трактаты).
3). В толковом словаре С.Ожегова проблема – «сложный вопрос, задача, требующая разрешения, исследования»^[3].
4). Академический «Словарь синонимов» (Л.,1977, с.72) выводит проблему как синоним к «вопросу» - тому, что требует разрешения; "проблема" трактуется как сложный вопрос.
5). Английское Problem в «The Oxford Student's dictionary of Current English» (Oxf.-Moscow,1984, p.500) трактуется как question to be solved or decided, esp. something difficult.
Итак, основы семантического поля в первом приближении – заданность + сложность.

Вторая фаза. Логическая редукция, то есть выявление и снятие отношений, соприсутствующих семантическим полям . Возьмем слово уже в латинской транскрипции и латинском же употреблении, поскольку именно в латинской форме слово «проблема» во времена Петра I пришло в российский научно-практический обиход.
Здесь можно выделить два корневых образования: Pro\Prob + Lem. Первый корень двойственен; с одной стороны его логическое поле определяется в духе известного выражения «pro et contra» и имеет чисто пространственный смысл «расположенный относительно кого-то, чего-то». Prob- имеет четко выраженное логическое поле «возможное».
Корень Lem имеет отчетливо видимый оттенок «смыслового акцента», т.е. выделения главного, фокусировки внимания (так, lemma - тема, заголовок, большая посылка силлогизма. Корень «lem» просочился и в латинские «элемент», «дилемма», «полемика» с тем же оттенком).

Итак: сущность проблемы является нам через семантические поля заданности (как минимум, расположения) + сложности, при этом им сопутствуют отношения возможного и сфокусированного. Рассмотрим эту конструкцию. В ней присутствует как минимум одна базовая категория (возможное), данная как отношение, то есть как мера, предполагающая существование метода и способа (причем способа, относящемуся к сложному). Сложность же предполагает в себе расчленимость, не-целостность (в этом смысле фокусирование оказывается одним из способов явления возможного как метода).

Заданность предполагает как минимум внешнее воздействие; совершенно не важно, что это за воздействие, каковы причинные связи, породившие его, для нас важен сам факт того, что это происходит извне ситуации проблемы (семантически «заданностью» = «за-данностью» = за пределами данного).

Описанная в начале ситуация («Клиент переступает порог кабинета психотерапевта…») фактически является ситуацией познания; для более-менее корректного перехода к третьей фазе нам необходимо отследить а) что является нам как объект\субъект данного как проблемы, и б) каковы – и есть ли – критерии достоверности проблемы как определенного знания ( в частности, в рамках терапевтического дискурса). С очевидностью мы обычно относим ситуацию проблемы к субъекту, однако, например, сложность (данная через определенные логические конструкции) – она свойственна тому, что за пределами ситуации, или же это качество, присущее самому субъекту? (Это вопрос первый, с ним связана так называемая «ошибка атрибуции» – перенесение свойств контекста на субъект). Возможное – как мера сфокусированного – свойственна тому, что вне ситуации, самой ситуации или это исключительно свойство субъекта? (Это вопрос второй, и учтем, что наблюдатель неустраним из ситуации!) Фокусирование как отсечение определенных частей целого – относится к действию по отношению к тому , что вне ситуации, к ситуации, к субъекту? ( Это вопрос третий: что выступает как объект, а в конечном итоге и как предмет знания?).

Фаза третья. Рассматривая все три сформулированные вопроса суммарно, мы обнаруживаем существование в ситуации «проблемы» (как ситуации познания, подчеркнем это еще раз) особых образований, которые выходят за пределы данного, однако даны как его содержание (или как минимум его часть). Фактически, мы имеем ситуацию метафоры (перенесения свойств внеположного ситуации «проблемы» на субъекта и с субъекта на внеположное «проблеме»). Фактически мы имеем ситуацию отношения субъекта не к ситуации «проблемы», а к тому, что находится за ее пределами, очевидность которого в знании может быть сфокусированно (!) дана только квази-логическими^[4] , метафорическими или иными иррациональными выражениями. Тем самым любое описание проблемы, любое ее истолкование, любое понимание ее является как минимум метафорой, связывающей субъекта и то, что находится вообще вне ситуации данного как «проблема». Сама ситуация «проблемы» - квазиприсутствие познаваемого объекта, своего рода «существование без сущности» (то, что К.Маркс называл превращенной формой^[5]).

Если вернуться к контексту психотерапии и попытаться в первом приближении суммировать, то нечто, что клиент называет проблемой, - это квази-логические построения –(рационализации), в сущности являющиеся метафорами, связывающими сущность (личность) клиента с тем, что вообще находится за рамками данного как «проблемы»^[6]. Терапевт же по умолчанию – вне проблемы и – по умолчанию же – является одной из частей метафоры^[7]. Но – на практике - как узнать? И что именно узнать? И вот тут во всей красе перед нами – «основной вопрос» гносеологии вообще: как вообще я могу что-то знать? Тем более не о себе? Но хотя бы способен ли человек познать самого себя? Какой контекст познания? Какие возможности, мера познания, методы? Как узнаем, что познали человека (какие критерии)? И, ставя вопрос уже в «научной» плоскости – возможна ли хоть сколько-нибудь применимость на практике этого знания? Что можно на основании этого знания преобразовывать (изменять) и какова может быть цель таких изменений? Ведь клиент хочет изменений, не так ли?

Copyright © А.Крамер, 2005