Кроме некоторых случаев, о коих я буду говорить в последствии, действие чувств на душу и души на чувства столь взаимно и столь тесно связано, что трудно различить во впечатлениях, производимых музыкою, плоды воспитания и понятий приобретенных , от непосредственного следствия ощущений. В животных бессловесных, впечатления сии явно физические: ибо, не быв связаны ни с каким из понятий самохранения, кои суть начало всех понятий, каковые сии животные могут приобрести, искусство сие действует на них внезапно, не пробуждая никаких воспоминаний. В них, музыка есть не что иное и не может быть чем-либо иным, кроме физического ощущения, но ощущения сего рода производят действия столь разнообразные и столь странные, что весьма любопытно рассмотреть их в случаях, записанных наблюдателями. Как домашние животные доставляют нам в сем отношении события, более известные, то с них я и начну.

Собаки естественно изведывают живейшее ощущение при слушании музыки. В больших городах, где чаще случается им слышать оную, ощущение сие мало по малу ослабевает, и даже почти вовсе уничтожается; но те собаки, которых держат взаперти, или те, кои живут в уединенных местах, сохраняют свою чрезмерную чувствительность музыкальную. Определить, какое свойство того, что они ощущают, не весьма легко; однако же некоторые физиологи утверждают, что лай и вой собаки, в то время, когда музыка поражает слух ее, суть выражение боли: отселе должно б было заключить, что звук болезненно сотрясает слуховые нервы сих животных. Предположение сие может подтвердиться тем, что собаки, если свободны в своих движениях, тотчас убегают, как скоро послышат звук какого либо инструмента. Видали собак, приученных лежать неподвижно, как мертвые, и которых бы пушечный выстрел не согнал с места: столь велика была их послушность; но которые, услышав игру па музыкальном инструменте, произносили глухой вой, от коего тщетно старались удержаться. Одно из сих животных сохраняло столь сильное воспоминание впечатлений, произведенных в нем музыкой, что начинало выть, как скоро видело, что кто-либо брался за скрыпку, и гораздо прежде, нежели звук доходил до его слуха. Наконец, Доктор Меад рассказывает об одной собаке, которая умерла с тоски пли от удовольствия, когда ее заставили долго слушать музыку, исторгавшую у нее пронзительные вопли. Приводят примеры и других животных, умерших от той же причины: в числе их были совы. Кошки тоже иногда мяучат, вслушиваясь в звуки инструментов, но сей пример случается реже, нежели вой собак.

С другой стороны, известно, с каким удовольствием птицы, особливо чижи, слушают наигрываемые песенки: с первыми звуками, чижик приближается к инструменту, и безгласный, недвижимый, ждет, пока песенка кончится, потом бьет крылышками, как будто б изъявляя тем свое удовольствие. Лошадь также весьма чувствительна к музыке, и доказывает своими телодвижениями, что совершенно понимает размер оной. Труба, и вообще медные инструменты, по-видимому, нравятся ей более других. В каруселях и на турнирах, лошади плясали в каданс под звук инструментов. Животные рода антилоп, имеют в сем отношении такую же организацию, как и лошади. В некоторых местах Германии и в Тироле, охотники умеют приманивать оленей пеньем, а ланей игрою на флейте. Ту же склонность замечают в животных грызущих, особливо в бобрах и крысах. Бурдело уверяет, что видел восемь крыс, плясавших на веревке, под звук инструментов, па Сен-Жерменской ярмарке.

Сила звука и его изменений оказывается также на пресмыкающихся и насекомых. Например, ящерица может почесться за величайшего дилеттанте из всех животных. Она очень любит теплоту и охотно греется на лучах солнца. Если в то время, когда она наслаждается сим удовольствием, услышит она пение или игру на каком либо инструменте, тотчас начнет изъявлять своими движениями, сколь сие ощущение приятно ей. Она ворочается и ложится то на спину, то на брюхо, то на бок, как бы для того, чтобы подставлять все части своего тела действию звучной влаги, ее услаждающей. Но она из числа знатоков, и не всякую музыку принимает за хорошую. Грубые или хриповатые голоса, резкие звуки или шумная музыка ей не нравятся. Чтоб угодить ей, надобно употреблять mezza-vосе и выбирать напевы протяжные. Видали, как одно из сих животных, казавшееся уже очень старым, выходило из щели, которую занимало оно в ветхой стене, как скоро начинали играть адажио in-fа Моцартова квартета in-ut, и приползало вкушать сладостную гармонию сего сочинения. Когда это адажио оканчивалось, и едва музыка умолкала,-ящерица медленно уползала в свое жилище; но если начинали снова играть то же место из квартета, она останавливалась, слушала с минуту, чтоб увериться, не ошиблась ли она, и ползла потом на прежнее свое место. Никакая другая музыкальная пьеса не производила на нее сего действия. О. Лаба (Labat), в своем описании Мартиники , рассказывает почти такой же анекдот.

Некоторые путешественники уверяют, что даже ярость огромной Гвианской гремучей змеи укрощается звуком дудочки или довольно-сильным насвистываньем. То же говорят и об ужасной копьеобразной ехидне (?iреrе fer de lance) Мартиникской. Г. Шатобриан уверяет положительно, в путешествии своем по Верхней Канаде, что он видел гремучую змею чрезвычайно злую, которая пробралась даже в место его лагеря, и которая усмирилась звуками флейты и ушла вслед за музыкантом, услаждавшим слух ея. Из всех насекомых, паук, по видимому, наиболее чувствителен к музыке. Он спускается по нитям своей паутины и быстро подбегает к тому месту, откуда слышатся звуки. Там он останавливается и проводит иногда несколько часов неподвижно. Узники делали сим средством этих малых животных ручными.

(Здесь Автор довольно пространно рассказывает о действии музыки на двух молодых слонов, различного пола, находившихся лет тридцать тому назад в Парижском зверинце.

"Приняты были меры для успешного произведения в действо сего опыта", - говорит он. - "Между клетками обоих слонов оставлено свободное сообщение. Вокруг опускной двери, находившейся в потолке над оными, расположен был невидимо оркестр и когда все было готово, то подняли тихонько опускную дверь, пока вожатый отвлекал от того внимание слонов, давая им пищу. Наконец все замолкло и музыка началась. При первом аккорде, слоны бросили пищу, побежали к тому месту, откуда исходили звуки, и разными движениями показывали, как изумляла их эта новость. Все сделалось для них предметом беспокойства и недоумения: то вертелись они вокруг отверстия и поднимались на задние ноги, как бы желая дотронуться до невидимой гармонии, то с беспокойством посматривали на зрителей, то ласкались к своему вожатому, как бы спрашивая его, что это значило? Видя однако же, что ничто не грозило их безопасности, они предавались совершенно живым впечатлениям, производимым на них музыкою.

Тогда можно было измерить, до какой степени простирается власть сего искусства над этими животными. Всякая новая пьеса, сыгранная оркестром, и достаточно для их понятия отличавшаяся от предшедшей, производила на них и новое действие; давала их крикам, их движениям такое выражение, которое более или менее приближалось к ритму пьесы. Таким образом балетная пьеса in si-mineur в Глуковой Ифигении, привела их в величайшее беспокойство: они своими движениями, то скорыми, то медленными, то порывистыми, то нежными, следовали за переменою характера фразе музыкальных. Часто они хватались за решетку клетки и громкими криками изъявляли свою радость. Но тотчас успокоились, когда услышали арию: О ma tendre musette, игранную на фаготе in ut-mineur. Меланхолические звуки сего инструмента, казалось, приводили их в очарование. Они то ходили, то останавливались, слушали, становились под оркестром и тихо поводили хоботами, как бы впивая в себя мелодические звуки. Пока играли эту песню, слоны не испустили ни одного крика, и казалось, единственно предавались тихим, нежным чувствам. Их движения были медленны, размеренны и сообразовались с характером пьесы. Скоро однако же слоны пришли в некоторый род бешенства, услышав веселые и живые звуки одной песни, разыгранной in-rе всем оркестром, и снова погрузились в сладкие ощущения, услышав пение двух голосов человеческих".

Достойно замечания, что при конце сего музыкального опыта, слоны слушали с одинакою, по-видимому, бесчувственностью все, что ни было играно; конечно от того, что слуховые их органы утомились наконец от долговременного напряжения. Но оставим самого Автора продолжать).

Все, что сказано было о сем опыте, заслуживает наше внимание. Сначала я замечу, что ощущение развертывается в упоминаемых здесь животных с большею силой, нежели в людях. Какова б ни была чувствительность людей, они никогда не ощутят тех восторгов, кои были оказываемы двумя слонами; и я не знаю, чтоб музыка произвела когда либо в человеке столь страстные исступления. Напрасно сказали бы, что удивление и незнание причин усиливают ощущение: ни удивление, ни незнание не могли бы произвести таких последствий. Замечательно также, что не одна музыкальная мера действовала на помянутых слонов: ибо то же сочинение, сыгранное в другом тоне, их не трогало^(**). Таким же образом и не характер более или менее резкий какого-либо топа, исключительно пробуждал в них сии ощущения; ибо многие другие сочинения, игранные в том же тоне, не производили подобного действия. По сему надобно полагать, что здесь вмешивалась, если не разборчивость, то по крайней мере какая-то понятливость, и явное, хотя непроизвольное ощущение.

Гомер и Платон, а из новейших, Лаврентий Валла, Шекспир, Порта и некоторые другие, почитали людей, бесчувственных к музыке, существами несовершенными. Такой недостаток организации гораздо обыкновеннее, нежели вообще полагают. Хотя мы и получаем от природы более или менее счастливые способности к сему искусству, но воспитание бесспорно весьма много участвует в рождаемых им ощущениях; и сим-то, мне кажется, отличаемся мы от животных бессловесных, в коих сии ощущения суть только следствием органического их сложения. Нередко видим людей с большим умом и ученостью, не только не чувствующих удовольствия от музыки, но и не получающих от нее иного впечатления кроме того, которое производится несносным шумом. Со всем тем История научает нас, что все люди, приобретшие себе великое имя, в каком бы то роде ни было, любили сие искусство.

Действие музыки, как средства врачебного, в некоторых болезнях, проистекающих от сильной боли, или от повреждения умственных способностей, с успехом испытываемо было в многоразличных обстоятельствах; но в таковых случаях, действие сие, как мне кажется, не есть просто физическое, здесь не чувства одни потрясаются , как у бессловесных тварей: душа разделяет с ними впечатления, и искусство действует с такою же силой на умственные способности, как и на чувственные. Из всех случаев, которые можно бы привести в доказательство сего влияния музыки на здоровье, избираю я следующие анекдоты.

Княгиня Бельмонте лишилась своего мужа. Прошел месяц, и она не произнесла ни одной жалобы, не пролила ни одной слезы. Страшная тягота ее угнетала: она казалась умирающею. Перед наступлением вечера, больную выносили в великолепный ее сад; но зрелище природы не имело для нее прелестей и не приносило ей ни малейшего облегчения. Рафф, славнейший певец в Германии, впервые тогда случился в Неаполе. Он пожелал видеть сад Княгини, известный по красоте своей. Одна из княгининых прислужниц, узнав, что сей отличный Артист находился в саду, хотела испытать, не подействует ли музыка на здоровье госпожи ее, и упросила Раффа пропеть что-либо близ рощицы, где находилась Княгиня. Рафф согласился, и выбрал арию Ролли, начинающуюся сими словами: Solitario bosco ombroso. Чистый и трогательный его голос, простая, но выразительная мелодия сей ариетки, стихи, совершенно приличные месту и обстоятельствам,-все сие произвело такое действие на органы Княгини, что слезы обильно потекли из глаз ее. Они не переставали литься несколько дней сряду, и это спасло больную.

Другой анекдот относится к помешательству в уме Филиппа V, Короля Испанскаго. Известно, что Король сей впадал в глубокую задумчивость, которая препятствовала ему не только заниматься Государственными делами, но и заботишься о телесной своей опрятности. Королева вздумала изведать силу музыки над своим супругом, и для сего воспользовалась прибытием в Мадрит известного Фаринелли. Что предвидела Королева, то и случилось: голос дивного сего певца произвел такое действие над Филиппом, что он как бы вдруг пробудился от продолжительного сна, позволил выбрить себе бороду и одеть себя, на что долгое время он не поддавался. Можно бы привести и еще весьма многие примеры подобного врачевания, совершенного посредством музыки.

Уверенность Древних во врачебной силе музыки простиралась весьма далеко. Гомер, Плутарх, Феофраст и Галиен были убеждены, что она исцеляет от чумы, от ревматизмов и от уязвления пресмыкающихся. Некоторые из новейших также были той веры; так на пр. Димербрёк (Diemerbroeck), Боннет, Бальиви, Кирхер, Гаффенреффер и Десо (Desault) приписывали музыке свойство вылечивать от чахотки, подагры, чумы, водобоязни и укушения ядовитых животных. Приписывая музыке такие чудеса, слишком распространяют ее могущество. Искусство сие производит главное свое действие на нервы; и легко постигнуть, что болезни, от оных зависящие, могут быть утолены пением или звуком инструментов; но не слишком было бы рассудительно приписывать ей силу врачебную в смысле обширнейшем. Таким образом нельзя верить исцелению от чумы сим средством; но позволительно верить тому, что Додар рассказывает в "Истории Парижской Академии наук" об одном молодом музыканте, излеченном от сильной горячки концертом, данным в его комнате.

Другой случай, рассказанный одним Парижским врачом ( Г-м Бурдуа де-ла Мотт ), показался бы не столь вероятным, если б не был засвидетельствован сим отличным медиком. Он лечил одну молодую даму от горячки, в которой оказывались весьма важные припадки. Самые обдуманные пособия врачебной науки не могли утолить припадков, и на осьмнадцатый день больная приближалась к смертному часу. Г. Бурдуа, выходя от больной, увидел в гостиной арфу и вздумал употребить музыку, как последнее средство. Призвана была арфистка и сыграла у постели больной несколько выразительных пьес. Уже сей опыт продолжался около получаса, но музыка все еще не производила ожиданного действия: по счастью, предпринявшие сие лечение не отставали. Спустя сорок минут, искусный наблюдатель заметил, что дыхание становилось явственнее и чаще: скоро движение груди сделалось как бы одновременно с темпом музыкальной меры. Музыкантша удвоила свои старания: животворная теплота разлилась по всем членам больной, пульс усилился и сделался правильнее; тяжкие вздохи вырывались из груди, которая, казалось, была стеснена. Вдруг кровь полилась из носу, и по истечении около осьми унций оной, больная начала говорить: чрез несколько дней, она уже вставала с постели. Собрание клинических наблюдений, изданное в 1811 году Доктором Дезессаром, заключает в себе подобный сему анекдот.

Шарлатанизм, бросающийся на все и все портящий, хотел сделать из музыки всеобщее лекарство. Доказательством тому служит "Всеисцеляющая музыка" (Lа musique panacee) Ж. Б. Порты, где он уверяет, что инструменты, сделанные из лекарственных растений, издают музыкальные звуки, имеющие целебное свойство, сродное помянутым растениям, которым излечиваются от болезней, при коих растения сии предписываются, как надежнейшее средство. Музыка в древности составляла часть врачевания магическjго, астрологическаго и теозофиическаго. Сему же шарлатанизму должно приписать басню о целебном свойстве музыки от укушения тарантула. Самые достойные уважения врачи долго обманывались сим странным заблуждением. Даже Бальиви, благонадежно приводимый в подтверждение некоторых случаев, был жертвою своей легковерности и неосмотрительности. Гаффенреффер посвятил длинную главу своего сочинения: Nosodochium in quo cutis affectus traduntur curandi, весьма важному изложению разных и приличнейших музыкальных средств от укушения тарантула; почти все медицинские книги его времени заключают в себе подробности о сем предмете, и более двадцати диссертаций посвящены оному исключительно. Одна из самых пространных сочинена Германом Грубе, под заглавием: De situ tarentulae, et vi musices in ejis curatione, conjecturae physica-medicae (Франкфурт, 1670 г. in-8). Если верить всем Авторам, писавшим о сем предмете, тарантул, род паука, находящегося наиболее в Неаполитанском Королевстве, уязвив человека, оставляет в ране яд, действующий по прошествии большего или меньшего времени. Когда сей яд начинает действовать, больные впадают в исступление, заставляющее их беспрестанно бегать и плясать; музыка, еще более возбуждая к прыжкам и пляске, приводит их в сильный пот, оканчивающийся исцелением больных^(***). Дело в том, что шарлатаны часто употребляли во зло легковерие народное на сей счет, для собственных корыстных видов; но изыскания врачей-философов ясно доказали лживость сего лечения, и даже самой болезни.

Самое существенное Физическое действие музыки есть то, которое проистекает от музыкального ритма на массы людей, где бы то ни было, в театре ли, в трудах ли воинских. В этом действии, умственная природа мало участвует. Это такое ощущение, которое сообщает телу определенное движение, каково бы ни было расположение духа. Во всяком другом случае, музыкальное искусство действует на чувства наши только как на посредников, передающих душе принимаемые ими впечатления; душа уловляет их, и ее волнение скоро поглощает все внимание наше. Сим-то преображением ощущения, музыка столько содействует к нашему счастию; ибо если б ее действие было просто физическое, тогда оно было бы кратковременно. Чувственные способности, отдельно взятые, ограниченны; способности душевные неистощимы.

Много было писано об употреблении музыки, как средства врачебного. Замечательнейшие сочинения по сему предмету суть следующие:
Lippius. Dissertatio de musica. Vitteb. 1609.
Regnies. Ergo musica in morbis efficax. - Париж, 1624.
Medeira (Edouard). Inaudita philosophia de viribus musicae (In nova phil. & medicina), in-8. Ulissip. 1650.
Francus. Dissertatio de musica. Гейдельберг, 1672.
Loescher. Dissertatio de Saulo per musicam curato. Vitteb. 1688.
Ettmuller. Dissertatio de effectibus musicae in hominis, in-4. Лейпциг, 1714.
Albrecht (J. Wilh.) Tractatus physicus de effectibus musicae in corpus animatum. Лейпциг, 1734, in-8.
Nicolai. Verbindung der Musik mit der Artzney-gelahrtheit. Галле, 1745.
Widder. Dissertatio de effectibus ope musices excitandis, augendis et moderandis. Греннинген, 1751.
Van-Swieten. De musicae in medicina influxu atque utilitate. Leido, 1773.
Malouin. Dissertatio an ad sanitatem musica? in quaest. n.16. Париж, 1733.
-- Ergo ad sanitatem musica. Ibid. 1777.
Sprengel. Dissertatio de musicae artis cum medicina connubio. Галле, 1800.
Roger (J.L.) Tentamen de vi soni et musicae in corpus humanum. In-8. Авиньон, 1758.
(Сие сочинение переведено на Франц. язык Г-м Сент-Мари, и напеч. в Лионе 1803 г.)
De la Grange (P.A.) Essai sur la musique, consideree dans ses rapports avec la medicine. In-4. Paris, 1804.
La Marche (J.B.) Essai sur la musique, consideree dans ses rapports avec la medicine. In-4. Paris, 1815.

ПРИМЕЧАНИЯ

(*) Г. Фети (Fetis) профессор Контрапункции в Королевско-Французском училище музыки, издает весьма хороший Журнал по сей части (Revue Миsисаlе). Статья сия почерпнута из одной книжки его Журнала.

(**) Так на пр. заметили, что известная революционная песня Са ira, игранная в rе, производила на них сильное впечатление; но ту же самую песню в fа они слушали с величайшим равнодушием.

(***) Сочинитель сей статьи забыл еще об одном весьма важном обстоятельстве, по своей (т. е. музыкальной) части. Инструмент, который употребляется для излечения от яда тарантулова, называется тарантелла, равно как и род плясовой песни, играемой на сем инструменте. В книгах новейших поборников белой магии, из коих некоторые (как то: "Открытыя тайны древних Магиков" и "Словарь натурального волшебства") переведены на русский язык, есть подробные описания как самого инструмента тарантеллы, так и способа лечения оным, с точным означением числа плясовых приемов, предписываемых больному. В одной из сих книг есть даже и ноты песни тарантеллы.- Прим. переводчика

(C франц. - Сомов)

2018