Прежде всего, обнаружились чисто практические недоразумения. С одной стороны, психотерапия стала частью медицинской системы, с другой - результаты эмпирических исследований противоречивы, и, следовательно, с точки зрения "научной" парадигмы бездоказательны; мало того, они сильнейшим образом зависят от субъективной убежденности исследователей в истинности их моделей^[2]. Выяснилось также, что, имея дело с "психическими процессами", психологи, психотерапевты и психиатры чрезвычайно по-разному представляют себе сущность "психического". Здесь, по крайней мере в первом приближении, выяснились четыре "болевых точки".

1. В который раз всплыл вопрос о не сводимости человека к "биосоциальной" модели: за последние почти сто лет никому не удалось обнаружить достоверной связки биологического и социального. Это наиболее ярко видно в той "загадке из загадок" (как в философии, так в науке), которой остается "механизм скачка от довербального уровня мозговых процессов к вербальному уровню сознательных процессов"^[3]. Остается открытым вопрос, что послужило толчком к возникновению сознания - биология и/или культура, и если "и", то как.

2. Вновь обострилась проблема целостности человека. На уровне медицинском психосоматика введена в МКБ-10 кодом F45 "соматоформное расстройство"; психологический компонент любой болезни - также блоками F54 "Психологические и поведенческие факторы, связанные с нарушениями или болезнями, классифицированными в других рубриках" и F59 "Поведенческие синдромы, связанные с физиологическими нарушениями и физическими факторами, неуточненные". В этой связи под вопрос поставлено само понимание термина "здоровье". Вообще что значит "быть здоровым", достоверно не известно никому, и уж тем более теоретической медицине, которая не имеет "достаточных методологических средств в описании системной целостности человеческого существования…"^[4] Попутно вновь поднята тема о различиях болезни соматической и психической, а также о сути так называемых "пограничных состояний".

3. В который раз (со времен схоластов) поднят вопрос о природе реальности и, соответственно, об отсутствии достоверного рационального или иррационального знания о психике и человеке в целом, которое могло бы создать методологию в основе психотерапии. Фактически вопрос о реальности расщепляется на три вопроса: о доверии (методу ли, психотерапевту ли), о выразимости реальности опыта одного человека словами или иными знаками, понятными другому, и вопрос о локализации реальности (res - вещь, реальность вещественна). Так, например, клиента беспокоит красная роза. Но не столько роза, сколько краснота. Где эта краснота: в голове, на клумбе или на чашке психотерапевта? Или же все дело не в qualia (качествах), а в способе означивания, в словах? Или в улыбке клиента, в его эмоциях и настроении? Другой пример: трансмодальные превращения в НЛП работают (при условии доверия клиента методу), но нет достоверного знания - почему, есть только разные модели^[5].

4. И наконец, поднят вопрос о своеобразии функции, которую психотерапия выполняет в культуре, в частности, функция "поведенческого нормирования"^[6] в духе высказывания Фрейда о цели психотерапии "заменить чрезмерные мучения невротика нормальными страданиями повседневной жизни"^[7]. Психотерапия зачастую рассматривается как своего рода "ритуальная игра" в клиента и психотерапевта. Два человека играют в игры "нужны ли мы себе" или "нормален ли я". При этом нужны ли и какова норма - оба не знают, но при этом один делает вид, что знает, как узнать, а второй играет в страстно желающего узнать это. Эти игры плавно переходят в игру "в Станиславского" - кто первый скажет "не верю". И обратно. И до бесконечности. В этой связи напомню слова Ю.Лотмана о том, что "норма не имеет признаков. Это лишенная пространства точка между сумасшедшим и дураком"^[8] - по сути, это попутно возникающая тема о свободе и связанных с ней личностных и социальных явлениях.

Эти четыре рубрики по сути, точки разветвления: нерешенные проблемы и вопросы без ответов торчат из них во все стороны. Нам важно на первой фазе анализа очертить поле, формирующее контекст "ситуации психотерапии". Ясно видно, что ситуация понимается как целенаправленное социальное взаимодействие и как познавательный процесс. Эти два момента мы должны учитывать на последующих фазах анализа.

Фаза первая. Объем термина и границы семантических полей. Итак. Термин "психотерапия" - составной: психо + терапия.
Здесь есть несколько ракурсов.

А. "Терапия" - входит в смысловое поле "медицины" как часть оппозиции "хирургия \ терапия". Здесь в целом существенна следующая смысловая разница: хирургия связана с работой руками (cheir, рука + ergon, работа, греч.) и проникновением через границы человеческого тела, терапия же эту границу не нарушает.

Но вот врач (психиатр), который "уходит в психотерапию". Возникает законный вопрос о разграничении: в обоих случаях он будет заниматься душой (psyche), но, видимо, по-разному.

Для сколь-нибудь вменяемого разграничения нам придется разобраться в семантических полях психо-терапии, психо-логии и псих-иатрии. В терминах заложено то, что связано с душой: терапия (therapeia = забота, но therapion - проводник, инструктор путешественника), логос (познание), иатрия (iatria = врачевание, от iatros = врач^[9]). Термины переплетаются, однако, мы ясно видим, что на два термина, отсылающих к определенному опыту, приходится один, четко выводящий на ситуацию познания, и вот тут возникает вопрос, может ли психо-логия оказаться общим основанием познания в опыте как заботы, так и врачевания?

Б. Первая часть трех терминов едина: psyche - душа, термин со времен Древней Греции выводящий на предельные основания бытия, на мифы о сотворении и круговороте жизни. Через Психею, как воплощение psyche мы имеем выход на poesis через причиннность особого рода (Аристотель) или на нормативность этики (у орфиков) или через платоновские "воспоминания"^[10]. От корня psyche мы имеем важнейший термин "психика", как присущее Психее, psychikos (душевное, как свойство "вдувания" жизни).

Итак, мы на подступах к очень странному вопросу: что значит "знать" о душе? И если для меня это знание самоочевидно (формула "я знаю: у меня есть душа" фактически означает "я знаю, что я живой") - то как в принципе возможна такая самоочевидность? И коль скоро так, то знание о душе являет себя через эту самоочевидность, через особое состояние свидетельствования. Второй вопрос не менее странный: являет ли себя состояние свидетельствования как опыт?

Фаза вторая. Экспериментальная.

1. Если в Древней Греции был туризм, то инструктора туристов называли бы Therapion. Деятельная забота о подопечном (therapia) на маршруте вряд ли возможна без точного и досконального знания территории. В том числе знания примет и ориентиров; в том числе определенного опыта следопыта. В той же Древней Греции указатель на отсутствующее называли symbolon. Повернем ситуацию: если возможен "инструктор движения по территории души", то этот инструктор должен располагать определенным опытом как минимум, использования символов, обозначающих какие-то "душевные содержания". Допустим, что это так и есть; в таком случае мы будем иметь довольно развернутую метафору, в основании которой лежит опыт свидетельствования некоторых содержаний, явленных как означивание. Содержания эти со времен Древней Греции обозначаются как разграничение logos/eidos. Logos, как "внутри-смысловое становление сущности"^[11] и Eidos, как целостный "смысловой слепок" сущности^[12]. Фактически мы имеем дело со свидетельствованием данного как становящегося, мы представляем данное как длящееся, несвершенное, находящееся в движении, мы свидетельствуем ускользание. В этом смысле означивание ускользающего будет самой ситуацией свидетельствования.

2. Известен диалог, получившие название "иллокутивное^[13] самоубийство":
- Ты жив?
- Нет.
Известен также диалог, который можно назвать "иллокутивным недоразумением":
- Ты спишь?
- Да.

Оба диалога характерны тем, что целью вопроса является факт ответа на него, но не содержание ответа^[14]. Иными словами, ответ на вопрос равносилен свидетельству; формально - не несет содержания, кроме своего рода "моментального слепка" ситуации, и, в сущности, является высказыванием не логическим, а эйдетическим. Мало того, выражения типа "я чувствую" являют собой тот "живой момент"^[15] (по выражению М.Мамардашвили), который присутствует в смысле, но не совпадает с содержанием мысли (с-мысл = соприсутствие мысли, свидетельство мысли).

Парадоксальная ситуация: мы оказались в ситуации свидетельствования, в которой под вопрос ставится возможность мыслить - как о самом свидетельстве, так и о ситуации. Само состояние свидетельствования - самоочевидно, и из этой очевидности не вытекает с необходимостью осмысление и тем более означивание. Вероятностная картина парадокса усугубляется еще одним моментом: фактически сознание всегда свидетельствует себя; любое состояние может быть содержанием сознания, но может ли сознание свидетельствовать это содержание в себе?

Таким образом, мы приходим к весьма странной конструкции: мы имеем, с одной стороны, свидетельствование, данное как процесс (метафорически - как некоторый маршрут), который - в практической ситуации - проходят оба - и клиент, и терапевт. При этом в условиях невозможности означивания "ключевых точек" этого пути предполагается, что через терапевта выступает явленная забота (поддержка через соприсутствие очевидности свидетельствования пути клиентом). С другой стороны, ситуация невозможности иных, кроме эйдетических, выражений делает принципиально невозможной логическое (системное) моделирование ситуации. В существующих "социальных координатах" психотерапевтическая ситуация может являть себя в эстетическом или теологическом свидетельствовании^[16], что в крайних формах противоречит и устремлениям психотерапии обрести "научность", и существующей ныне методологической "таблеточной" установке.

Следует сказать вот еще что: сознание, свидетельствующее себя и сознание, мыслящее себя - все-таки различны по сути. И если можно свидетельствовать нечто, за-предельное мыслимому, то помыслить запредельное мысли невозможно. В этом - один из "предельных вопросов" психологии: если из мысли об очевидности своего "я" человек каким-то скачком переходит к свидетельствованию этой очевидности, то что - или кто - это "полное я"^[17] в своей самоочевидности.

Copyright © А.Крамер, 2005